8 сентября 1380 года, когда Русь уже более ста лет находилась под татаро-монгольским игом, русские войска под предводительством великого князя московского Дмитрия Ивановича в битве на Куликовом поле разбили орды татаро-монгольского хана Мамая.

Д.С. Лихачев в статье «Мировое значение Куликовской битвы» пишет: «Куликовская победа не означала полного уничтожения ига, но (…) сделала несомненным для всех грядущее полное освобождение от национального порабощения».

Куликовская битва, будучи значительнейшим событием своего времени, послужила темой для нескольких литературных произведений юнца XIV-XV веков, известных в истории литературы под названием «Куликовского цикла». Центральное произведение этого цикла - «Сказание о Мамаевом побоище».

Слово «побоище» в то время имело иное значение, нежели теперь «Мамаево побоище» - это «победа над Мамаем».

«Сказание», посвященное реальному историческому событию, тем не менее обретает фольклорно-легендарные черты, по форме и по духу оно тесно связано с традиционньгмипроизведениямируссюгонародно-поэтическоготворчества. Оно получило большое распространение на Руси, до нашего времени дошло большое количество ее списков, больше, чем других произведений древнерусской литературы.

…Задумал безбожный хан Мамай, ненавистник Христовой веры, идти походом на Русь, как сделал это сто лет назад неистовый Батый, пожечь города и села, порушить Божьи церкви, истребить народ православный.

Собрал Мамай несметное войско и сказал своим воинам: «Пойдем на Русскую землю, разбогатеем от русского золота!» И двинулись мамаевы орды на Русь.

О грядущем нашествии первым на Руси узнал рязанский князь Олег. Он был обижен на великого князя московского Дмитрия Ивановича за то, что дед великого князя некогда отобрал у князей рязанских город Коломну и присоединил к Москве. Замыслил Олег Рязанский измену, решив вступить в союз с безбожным Мамаем.

Послал Олег к хану Мамаю большое посольство с богатыми дарами и грамотой. В той грамоте было написано: «Великому хану, вольному Мамаю, от Олега Рязанского, верного твоего слуги. Слышал я, господин, что ты хочешь идти на Русь, на князя Дмитрия Московского. Хорошо выбрал ты время, полна сейчас Москва золотом и серебром и всяким богатством тебе на потребу А князь Дмитрий - против тебя не воин. Как услышит он твое грозное имя, так уйдет в свои дальние вотчины - в Новгород Великий, на Белоозеро, или на Двину, а все московские богатства останутся тебе в добычу».

Другую грамоту Олег Рязанский послал князю литовскому Ольгерду: «Великому князю Ольгерду Литовскому-радоватися! Ведомо мне, что издавна желаешь ты, князь, в Москве княжить. Приспело теперь для этого время: грядет на Русь хан Мамай. Если мы с тобой к нему присоединимся, то отдаст он тебе Москву и другие города, а мне - Коломну, Владимир и Муром, которые лежат близко от моего княжества. Я уже послал к Мамаю богатые дары - пошли и ты. И напиши ему грамоту, а как - сам знаешь, ибо больше моего в этом разумеешь».

Ольгерд Литовский послушался совета князя Олега и отправил к Мамаю свое посольство. Оба изменника стали ждать, когда Мамай придет на Русь. Они надеялись, что великий князь Московский, Дмитрий Иванович, устрашенный, бежит из Москвы, и намеревались, дождавшись хана Мамая, встретить его с великими дарами и умолить уйти из русских пределов. Тогда изменники могли бы занять Москву, а Московское княжество поделить между собой.

Тем временем Дмитрий Иванович, узнав, что враги надвигаются на Русскую землю, не устрашился и не покинул Москвы, а стал готовиться к отпору.

Разослал он гонцов во все концы Русской земли, ко всем князьям, воеводам и боярам - и повелел им немедля собраться со своими дружинами в Москве.

Съехались в Москву князья и бояре, привели своих воинов. Пришел двоюродный брат великого князя Владимир Андреевич Серпуховской пришли князья Белозерские - Федор и Семен, пришел Андрей, князь Кемский, и Глеб Каргопольский, и Дмитрий Ростовский, и многие другие князья.

По всем московским улицам было слышно бряцанье доспехов, стук копыт, звон конской сбруи. Так много собралось в Москве войска, что не уместилось оно в городе и заняло окрестности.

Тут узнал Дмитрий Иванович от верных людей, что Олег Рязанский и Ольгерд Литовский заключили союз с Мамаем. Опечалился великий князь и воскликнул со слезами: «Когда враги творят нам всякие пакости, то знаем мы, что так и должно быть - на то они и враги. Но теперь друзья мои, близкие мои восстали на меня! Я им никакого зла не сотворил, любил их и награждал дарами. Пусть будет Господь их судьей!» Князь Дмитрий решил не дожидаться врага в Москве, а идти ему навстречу Прежде чем выступить в поход, Дмитрий Иванович отправился в монастырь святой Троицы, чтобы испросить благословения у праведного игумена Сергия Радонежского.

Сергий пригласил князя к монастырской трапезе. Во время трапезы прискакал к Дмитрию Ивановичу гонец с известием, что татары двинулись к Москве.

Князь заторопился и стал просить Сергия дать ему благословение Сергий окропил святой водой князя и его воинов и сказал: «Иди на битву с именем Божьим. Господь будет тебе помощникам и заступником, и ты победишь врагов!» Двое из монастырской братии, иноки Пересвет и Ослябя, в миру бывшие воинами, испросив благословения у Сергия, присоединились к княжьему войску Сергий сказал им: «Мир вам, братья! Не щадите жизни за веру православную!» Великий князь вернулся в Москву и встал во главе войска, готового идти на врага.

Проводить воинов вышли их жены. Плакала княгиня Евдокия, жена Дмитрия Ивановича, плакали прочие княгини и боярыни, прощаясь со своими князьями и боярами, плакали жены простых воинов, не зная, увидят ли они своих мужей живыми.

Дмитрий Иванович сказал: «Если Бог за нас, никому нас не одолеть!» Сел великий князь на коня, сели на юней все князья, бояре и воеводы - и русское войско выступило в поход. Выждили воины из Москвы тремя воротами - Фроловскими, Нигольскими и Константиновскими. Князь Дмитрий разделил войско на три части и приказал идти по трем дорогам, потому что одна дорога не вместила бы всего войска, так велико оно было.

Из своего высокого терема смотрела княгиня Евдокия, как по зеленому берегу Москвы-реки идет, удаляясь, войско Дмитрия Ивановича.

Местом встречи была назначена Коломна. Там, на широком поле, великий князь сделал смотр войскам, и сердце его исполнилось радостью - велика русская сила!

Двинулись дальше, переправились через Оку и вступили в Рязанские земли - владения изменника Олега Рязанского. Дмитрий Иванович строго-настрого запретил каждому воеводе и всем воинам чинить обиды жителям Рязанской земли.

Меж тем Олег Рязанский узнал, что идет князь Дмитрий против Мамая во главе великой силы, что идут с ним воины со всей Русской земли.

Испугался Олег Рязанский, раскаялся в своей измене: «Горе мне, окаянному! Не только отчину свою я потерял, но и душу погубил. Земля не станет меня носить за то, что вместе с нечестивыми ополчился я на православную веру! Рад бы я сейчас присоединиться к великому князю, да не примет он меня, потому что ведает об измене моей!» И не пошел Олег на помощь Мамаю.

А Ольгерд Литовский, как было уговорено с Олегом, уже шел со своими полками, чтобы присоединиться к мамаеву войску Но возле города Одоева он получил известие о великой силе, собранной князем Дмитрием, и о том, что Олег Рязанский испугался выступить против этой силы. Сказал Ольгерд в досаде: «Когда нет у человека своего разума, нечего надеяться на чужой. Послушался я Олега, а он и меня с толку сбил, и сам пропал!» Ольгерд решил не двигаться дальше, а оставаться на месте - и выжидать, чья будет победа.

Тем временем русское войско подошло к Дону Дмитрий Иванович послал в степь двух лазутчиков, и они добыли «языка» - татарина из придворных самого хана Мамая.

Великий князь спросил у пленного: «Много ли силы у хана и скоро ли он прибудет к Дону?» Татарин ответил: «Никому не сосчитать ханских воинов, потому что их многое множество, а будет хан на Дону через три дня».

Стал великий князь держать совет со своими воеводами: «Здесь ли нам ждать Мамая или переправиться через Дон, где впадаете в него Непрядва-река, и встать на том берегу, на Куликовом поле?» Сказали воеводы: «Государь, переправимся через Дон! Если будет у нас за спиной река - накрепко будем стоять, потому что отступать некуда. Победим татар - все честь примем, а погибнем - общую смертную чашу изопьем, все - от князей до простых ратников».

Переправилось русское войско через Дон и встало на том берегу, ожидая врага.

На другой день прискакал из степи разведчик и сказал: «Совсем уже близко татары. За ночь дойдут они до Непрядвы-реки».

Повелел Дмитрий Иванович строиться русским полкам в боевой порядок, чтобы все запомнили, кому где надлежит завтра стоять, а полк брата своего, Владимира Андреевича, отправил вверх по Дону, чтобы укрылся он в засаде, в густой дубраве - и мог неожиданно ударить на врага. Воеводой засадного полка князь назначил мудрого и опытного Дмитрия Боброка-Волынца.

Выехал великий князь на высокий курган, обозрел оттуда русское войско. Колышется оно, как неоглядное море, реют по ветру знамена, словно облака в небе, блистают шлемы, будто солнце в погожий день.

Сказал князь воинам: «Братья мои милые! Близится ночь, а завтра будет грозный день. Мужайтесь и крепитесь, и уповайте на Бога. А меня простите, братья, и в этой жизни, и в будущей, ибо неизвестно, что будет с нами».

Наступила ночь, теплая и тихая. Не спится князю Дмитрию Ивановичу, не спится старому воеводе Боброку-Волынцу Сказал воевода князю: «Садись, государь, на коня, поедем в поле».

Выехали они на место завтрашней битвы, остановились между двух станов - русского и татарского. С татарской стороны слышен шум и крик, и стук, и скрип колес, словно съезжается народ на торг. Позади татарского стана волки воют, ворони грают, орлы клекочут. На Непрядве-реке гуси-лебеди крыльями плещут, как перед великой грозой. А над русским станом - тишина, и в небе над ним - свет, будто заря занимается.

Сказал Боброк-Волынец: «Доброе это знамение!» Потом старый воевода сошел с коня, припал ухом к земле. Долго слушал, а когда поднялся, то поник головой.

Спросил великий князь: «Что услышал ты, воевода?» Ответил Боброк-Волынец: «Плачет земля на два голоса. Один голос - как у старой матери. Причитает она на чужом языке над детьми своими. Другой голос - девичий. Плачет девица, словно свирель жалобная. Это знамение сулит нам победу, но много русских воинов поляжет в бою».

На восходе солнца пал на землю густой туман. Не видно в тумане ни русского, ни татарского войска. Но вот зареяли над туманом знамена, с обеих сторон взыграли боевые трубы. Вышли оба войска навстречу друг другу От великой тяжести прогибается поле Куликово, реки выходят из берегов.

Князь Дмитрий Иванович, облаченный в булатные доспехи, объезжал полки и говорил воинам, ободряя их к бою: «Братья мои милые! Встаньте за веру православную, за святые церкви! Не смерть вы обретете, а жизнь вечную!» Затем вернулся князь к своему знамени, переменил коня, снял княжеское оплечье, надел простое платье - и встал в ряды воинов.

Закричали князья и бояре: «Не подобает тебе, великому князю, самому биться! Тебе, государь, подобает стоять на высоком месте и оттуда смотреть, как мы, слуги твои, свою службу несем».

Дмитрий Иванович ответил: «Братья мои! Не хочу за вашими спинами хорониться. Если погибну - то с вами, если жив останусь - с вами же!» Туман рассеялся, и стало видно поле Кулиюво от края до края. Двинулись русские полки на врага. Татары навстречу идут, словно темный лес. Негде им развернуться - сами от своей тесноты задыхаются.

Хан Мамай с четырьмя ордынскими князьями с высокого холма наблюдал за началом сражения.

По обычаю, бой подобало начать поединком. Из рядов татарского войска выехал богатырь по имени Челубей и остановился, ожидая противника. Инок Пересвет, что был в передовом полку, воскликнул: «Я готов сразиться с ним! Молитесь за меня, братья!». Он пришпорил коня и устремился к поскакавшему ему навстречу Челубею. Так крепко сшиблись они, что едва не проломилась под ними земля - и оба упали с коней мертвыми.

Закричали русские воины: «С нами Бог!» И началась великая битва.

Поперек поле Куликово - тридцать верст, в длину поле Куликово - сорок верст, но тесно на нем могучим ратям. Сверканье мечей слепило глаза, будто солнце, копья стучали подобно грому небесному. Потекли по полю кровавые реки, встали кровавые озера.

Но вот - за грехи наши - стали одолевать нас поганые. Как скошеная трава, падали русские воины под копыта вражеских коней. Сам великий князь Дмитрий Иванович был тяжко ранен. Отовсюду наступали татарские полки, а русских становилось все меньше и меньше.

Князь Владимир Андреевич и воевода Боброк-Волынец видели это из засады. Вскричал Владимир Андреевич: «Воевода! Чего мы ждем? Скоро не к кому будет идти нам на помощь, ибо все погибнут!» Ответил Боброк-Волынец: «Еще не время, князь! А как придет наш час - всемерно воздадим врагам!» Со слезами молился Владимир Андреевич Господу: «Боже, отец наш! Мало показнив нас, много помилуй! Не дай торжествовать врагам нашим!» Плакали воины засадного полка, глядя, как гибнут их товарищи, и рвались в бой, но Боброк-Волынец удерживал их, говоря: «Немного уж ждать нам осталось!» Наконец, татары стали изнемогать, и тут, по Божьему соизволению, переменился ветер - подул русским в спину, татарам - в лицо.

Сказал Боброк-Волынец: «Приспело время!» Громким голосом воззвал князь Владимир Андреевич: «Братья мои и друзья, князья и бояре и все силы русские! За мною, на битву!» Словно ясные соколы на журавлиное стадо ринулись воины из зеленой дубравы. Падают под их мечами татары, как трава под косой, как лес под налетевшей бурей.

Закричали татары: «Горе нам, горе! До сего часа меньшие с нами бились, а теперь старшие бойцы пришли!» - И обратились татары в бегство.

Увидел хан Мамай, что войско его разбито, вскочил на гоня и с четырьмя ордынскими князьями ускакал в степь. Погнались за ним русские воины, да не догнали, потому что у Мамая и его князей кони были свежие, а у русских - уставшие в бою.

Так закончилась великая Куликовская битва.

Владимир Андреевич встал под великокняжеские знамена и велел трубить сбор.

Воины, кто остался жив, начали собираться под знаменами своих полков. Ехали они со всех сторон Куликова поля и пели стихи - мученические и богородичные.

Но ни с какой стороны не приехал к своему знамени князь Дмитрий Иванович. Долго ждал его Владимир Андреевич, потом, рыдая сердцем, отправился искать великого князя, расспрашивая, кто и когда видел его в последний раз.

Сказал один воин: «Я видел князя в пятом часу. Крепко бился он с врагами своей палицей».

Другой воин сказал: «Я видел его в шестом часу. Он один сражался против четырех татар».

Сказал третий: «Я видел Дмитрия Ивановича перед тем, как ударил засадный полк. Был князь пеший, тяжко раненый».

Тогда все, кто мог ходить - и князья, и бояре, и простые воины - разошлись по всему Куликову полю искать среди убитых Дмитрия Ивановича - живого или мертвого.

Два молодых воина спустились к реке - и увидели великого князя, лежащего под иссеченной березой. Тяжко страдал он от раны, но был жив.

Быстро разнеслась радостная весть по полю. Собрались перед Дмитрием Ивановичем князья и бояре, низко ему поклонились и сказали: «Радуйся, государь наш, ибо ты победил врагов!» От такой вести вернулись к великому князю силы. Поднялся он на ноги и возблагодарил Бога: «Велик Господь и чудны дела Его!» Подвели князю коня. Он сел в седло и поехал через поле Куликово. Не видно на поле порожнего места, все оно усеяно телами павших. Множество полегло русских воинов, всемеро больше - татар.

Едет Дмитрий Иванович по полю - и слезы омывают его лицо.

Вот лежат восемь князей Белозерских, а рядом - углицкий князь Роман и четверо его сыновей, вот пятеро князей Ярославских, и князья Догобужские, и Глеб Иванович - князь Брянский, и Михаил Андреевич Бренок, и Тимофей Валуй, с ним - дворецкий его Иван Кожухов, и Троицкий инок Пересвет, а простых воинов - без числа.

Двенадцать дней оставалось русское войско на Дону, двенадцать дней разбирали тела убитых.

Князей, бояр и дворян отвезли в их вотчины к женам и детям, а простых воинов похоронили здесь же, на Куликовом поле. Выкопали для них триста тридцать братских могил, сверху насыпали высокие курганы.

Сказал князь Дмитрий Иванович: «Прощайте, братия! Суждено вам лежать на поле Куликовом, между Доном и Непрядвой-реюй. Сложили вы головы за святую веру христианскую. Вечная слава вам, и вечная память!» Всего же пало на Куликовом поле русских воинов полтретья от ста тысяч и еще три тысячи, а в живых осталось пятьдесят тысяч.

С великой славой вернулось русское войско в Москву.

Князь Дмитрий Иванович за победу над татарами на берегу Дона получил прозванье - Донской, а его брат Владимир Андреевич - Храбрый.

• Здравствуйте Господа! Пожалуйста, поддержите проект! На содержание сайта каждый месяц уходит деньги ($) и горы энтузиазма. 🙁 Если наш сайт помог Вам и Вы хотите поддержать проект 🙂 , то можно сделать это, перечислив денежные средства любым из следующих способов. Путём перечисления электронных денег:

1. R819906736816 (wmr) рубли.
2. Z177913641953 (wmz) доллары.
3. E810620923590 (wme)евро.
4. Payeer-кошелёк: P34018761
5. Киви-кошелёк (qiwi): +998935323888
6. DonationAlerts: http://www.donationalerts.ru/r/veknoviy

• Полученная помощь будет использована и направлена на продолжение развития ресурса, Оплата хостинга и Домена.

Сказание о Мамаевом побоище Обновлено: Февраль 9, 2018 Автором: admin

СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ

Начало повести о том, как даровал бог победу государю великому князю Дмитрию Ивановичу за Доном над поганым Мамаем и как молитвами пречистой богородицы и русских чудотворцев православное христианство - Русскую землю бог возвысил, а безбожных агарян посрамил.

Хочу вам, братья, поведать о брани недавней войны, как случилась битва на Дону великого князя Дмитрия Ивановича и всех православных христиан с поганым Мамаем и с безбожными агарянами. И возвысил бог род христианский, а поганых унизил и посрамил их дикость, как и в старые времена помог Гедеону над мадиамами и преславному Моисею над фараоном. Надлежит нам поведать о величии и милости божьей, как исполнил господь пожелание верных ему, как помог великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Владимиру Андреевичу над безбожными половцами и агарянами.

Попущением божьим, за грехи наши, по наваждению дьявола поднялся князь восточной страны, по имени Мамай, язычник верой, идолопоклонник и иконоборец, злой преследователь христиан. И начал подстрекать его дьявол, и вошло в сердце его искушение против мира христианского, и подучил его враг, как разорить христианскую веру и осквернить святые церкви, потому что всех христиан захотел покорить себе, чтобы не славилось имя господне средь верных богу. Господь же наш, бог, царь и творец всего сущего, что пожелает, то и исполнит.

Тот же безбожный Мамай стал похваляться и, позавидовав второму Юлиану-отступнику, царю Батыю, начал расспрашивать старых татар, как царь Батый покорил Русскую землю. И стали ему сказывать старые татары, как покорил Русскую землю царь Батый, как взял Киев и Владимир, и всю Русь, славянскую землю, и великого князя Юрия Дмитриевича убил, и многих православных князей перебил, а святые церкви осквернил и многие монастыри и села пожег, а во Владимире соборную церковь златоверхую пограбил. И так как был ослеплен он умом, то того не постиг, что, как господу угодно, так и будет: так же и в давние дни Иерусалим был пленен Титом-римлянином и Навуходоносором, царем вавилонским, за прегрешения и маловерие иудеев, - но не бесконечно гневается господь и не вечно он карает.

Узнав все от своих старых татар, начал Мамай поспешать, дьяволом распаляемый непрестанно, ополчаясь на христиан. И, забывшись, стал говорить своим алпаутам, и есаулам, и князьям, и воеводам, и всем татарам так: «Я не хочу так поступить как Батый, но когда приду на Русь и убью князя их, то какие города наилучшие достаточны, будут для нас - тут и осядем, и Русью завладеем, тихо и беззаботно заживем», - а не знал того, проклятый, что Господня рука высока.

И через несколько дней перешел он великую реку Волгу со всеми силами, и другие многие орды к великому воинству своему присоединил и сказал им: «Пойдем на Русскую землю и разбогатеем от русского золота!» Пошел же безбожный на Русь, будто лев, ревущий ярясь, будто неутолимая гадюка злобой дыша. И дошел уже до устья реки. Воронежа, и распустил всю силу свою, и наказал всем татарам своим так: «Пусть не пашет ни один из вас хлеба, будьте готовы на русские хлеба!»

Прознал же о том князь Олег Рязанский, что Мамай кочует на Воронеже и хочет идти на Русь, на великого князя Дмитрия Ивановича Московского. Скудость ума была в голове его, послал сына своего к безбожному Мамаю с великою честью и с многими дарами и писал грамоты свои к нему так: «Восточному великому и свободному, царям царю Мамаю - радоваться! Твой ставленник, тебе присягавший Олег, князь рязанский, много тебя молит. Слышал я, господин, что хочешь идти на Русскую землю, на своего слугу князя Димитрия Ивановича Московского, устрашить его хочешь. Теперь же, господин и пресветлый царь, настало твое время: золотом, и серебром, и богатством многим переполнилась земля Московская, и всякими драгоценностями твоему владению на потребу. А князь Димитрий Московский - человек христианский - как услышит слово ярости твоей, «то отбежит в дальние пределы свои: либо в Новгород Великий, или на Белоозеро, или на Двину, а великое богатство московское и золото - все в твоих руках будет и твоему войску на потребу. Меня же, раба твоего, Олега Рязанского, власть твоя пощадит, о царь: ведь ради тебя я крепко устрашаю Русь и князя Димитрия. И еще просим тебя, о царь, оба раба твои, Олег Рязанский и Ольгерд Литовский: обиду приняли мы великую от этого великого князя Димитрия Ивановича, и как бы мы в своей обиде твоим именем царским ни грозили ему, а он о том не тревожится. И еще, господин наш царь, город мой Коломну он себе захватил - и о всем том, о царь, жалобу воссылаем тебе».

И другого послал скоро своего вестника князь Олег Рязанский со своим письмом, написано же в грамоте было так: «К великому князю Ольгерду Литовскому - радоваться великою радостию! Известно ведь, что издавна ты замышлял на великого князя Димитрия Ивановича Московского, с тем чтобы изгнать его из Москвы и самому завладеть Москвою. Ныне же, княже, настало наше время, ибо великий царь Мамай грядет на него и на землю его. И сейчас, княже, присоединимся мы оба к царю Мамаю, ибо знаю я, что царь даст тебе город Москву, да и другие города, что поближе к твоему княжеству, а мне отдаст он город Коломну, да Владимир, да Муром, которые к моему княжеству поближе стоят. Я же послал своего гонца к царю Мамаю с великою честью и со многими дарами, так же и ты пошли своего гонца, и что у тебя есть из даров, то пошли ты к нему, грамоты свои написав, а как - сам знаешь, ибо больше меня понимаешь в том».

Князь же Ольгерд Литовский, прознав про все это, очень рад был великой похвале друга своего князя Олега Рязанского и отправляет быстро посла к царю Мамаю с великими дарами и подарками для царских забав. А пишет свои грамоты так: «Восточному великому царю Мамаю! Князь Ольгерд Литовский, присягавший тебе, много тебя молит. Слышал я, господин, что хочешь наказать свой удел, своего слугу, московского князя Димитрия, потому и молю тебя, свободный царь, раб твой: великую обиду наносит князь Димитрий Московский улуснику твоему князю Олегу Рязанскому, да и мне также большой вред чинит. Господин царь, свободный Мамай! Пусть придет власть твоего правления теперь и в наши места, пусть обратится, о царь, твое внимание на наши страдания от московского князя Димитрия Ивановича».

Помышляли же про себя Олег Рязанский и Ольгерд Литовский, говоря так: «Когда услышит князь Димитрий о приходе царя, и о ярости его, и о нашем союзе с ним, то убежит из Москвы в Великий Новгород, или на Белоозеро, или на Двину, а мы сядем в Москве и в Коломне. Когда же царь придет, мы его с большими дарами встретим и с великою честью, и умолим его, возвратится царь в свои владения, а мы княжество Московское по царскому велению разделим меж собою - то к Вильне, а то к Рязани, и даст нам царь Мамай ярлыки свои и потомкам нашим после нас». Не ведали ведь, что замышляют и что говорят, как несмышленые малые дети, не ведающие божьей силы и господнего предначертания. Ибо воистину сказано: «Если кто к богу веру с добрыми делами и правду в сердце держит и на бога уповает, то такого человека господь не предаст врагам в уничижение и на осмеянье».

Государь же князь великий Дмитрий Иванович - добрый человек - образцом был смиренномудрия, небесной жизни желал, ожидая от бога грядущих вечных благ, не ведая того, что на него замышляют злой заговор ближние его друзья. О таких ведь пророк и сказал: «Не сотвори ближнему своему зла и не рой, не копай врагу своему ямы, но на бога-творца надейся, господь бог может оживить и умертвить».

Пришли же послы к царю Мамаю от Ольгерда Литовского и от Олега Рязанского и принесли ему большие дары и грамоты. Царь же принял дары и письма благосклонно и, заслушав грамоты и послов почтя, отпустил и написал ответ такой: «Ольгерду Литовскому и Олегу Рязанскому. За дары ваши и за восхваление ваше, ко мне обращенное, каких захотите от меня владений русских, теми одарю вас. А вы в верности мне присягните и скорее идите ко мне и одолейте своего недруга. Мне ведь ваша помощь не очень нужна: если бы я теперь пожелал, то своею силою великою я бы и древний Иерусалим покорил, как прежде халдеи. Теперь же поддержать вас хочу моим именем царским и силою, а вашею клятвой и властью вашей разбит будет князь Дмитрий Московский, и грозным станет имя ваше в странах ваших моею угрозой. Ведь если мне, царю, предстоит победить царя, подобного себе, то мне подобает и надлежит царскую честь получить. Вы же теперь идите от меня и передайте князьям своим слова мои».

СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ

НАЧАЛО ПОВЕСТИ О ТОМ, КАК ДАРОВАЛ БОГ ПОБЕДУ ГОСУДАРЮ ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ ДМИТРИЮ ИВАНОВИЧУ ЗА ДОНОМ НАД ПОГАНЫМ МАМАЕМ И КАК МОЛИТВАМИ ПРЕЧИСТОЙ БОГОРОДИЦЫ И РУССКИХ ЧУДОТВОРЦЕВ ПРАВОСЛАВНОЕ ХРИСТИАНСТВО — РУССКУЮ ЗЕМЛЮ БОГ ВОЗВЫСИЛ, А БЕЗБОЖНЫХ АГАРЯН ПОСРАМИЛ

Хочу вам, братья, поведать о новой победе в битве, как на Дону случилась брань великого князя Дмитрия Ивановича и всех православных христиан с поганым Мамаем и с безбожными язычниками. И возвысил Бог род христианский, а поганых унизил и посрамил их дикость, как и в старые времена помог Гедеону над мадиамлянами и преславному Моисею над фараоном. Надлежит нам поведать о величии и милости Божьей, как исполнил Господь пожелание верных ему, как помог великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Владимиру Андреевичу над безбожными половцами и язычниками.

Попущением Божьим, за грехи наши, по наваждению дьявола поднялся князь восточной страны, по имени Мамай, язычник верой, идолопоклонник и иконоборец, злой преследователь христиан. И начал подстрекать его дьявол, и вошло в сердце его искушение против мира христианского, и подучил его враг, как разорить христианскую веру и осквернить святые церкви, потому что всех христиан захотел покорить себе, чтобы не славилось имя Господне средь верных Богу. Господь же наш, Бог, царь и творец всего сущего, что пожелает, то и вершит.

Тот же безбожный Мамай стал похваляться и, позавидовав второму Юлиану-отступнику, царю Батыю, начал расспрашивать старых татар, как царь Батый покорил Русскую землю. И стали ему сказывать старые татары, как покорил Русскую землю царь Батый, как взял Киев и Владимир, и всю Русь, славянскую землю, и великого князя Юрия Дмитриевича убил, и многих православных князей перебил, а святые церкви осквернил и многие монастыри и села пожег, а во Владимире соборную церковь златоверхую разграбил. И так как был помутнен он разумом, то того не постиг, что как Господу угодно, так и будет: так же и в давние дни Иерусалим был пленен Титом-римлянином и Навуходоносором, царем вавилонским, за прегрешения и маловерие иудеев — но не бесконечно гневается Господь и не вечно карает.

Узнав все от своих старых татар, начал Мамай поспешать, дьяволом распаляемый непрестанно, ополчаясь на христиан. И, забывшись, стал говорить своим алпаутам, и есаулам, и князьям, и воеводам, и всем татарам: «Не хочу я так поступить, как Батый, но когда приду на Русь и убью князя их, то какие из городов наилучших достаточны будут для нас — тут и осядем, и Русью завладеем, тихо и беззаботно заживем», — а не знал того, проклятый, что Господня рука высока.

И через несколько дней перешел он великую реку Волгу со всеми силами, и другие многие орды к великому воинству своему присоединил и сказал им: «Пойдем на Русскую землю и разбогатеем от русского золота!» Пошел же безбожный на Русь, будто лев ревущий ярясь, будто неутолимая гадюка злобой дыша. И дошел уже до устья реки Воронежа, и распустил всю силу свою, и наказал всем татарам своим так: «Пусть не пашет ни один из вас, будьте готовы на русские хлеба!»

Прознал же о том князь Олег Рязанский, что Мамай кочует на Воронеже и хочет идти на Русь, на великого князя Дмитрия Ивановича Московского. Скудность ума была в голове его, послал сына своего к безбожному Мамаю с великою честью и с многими дарами и писал грамоты свои к нему так: «Восточному великому и свободному, царям царю Мамаю — радоваться! Твой ставленник, тебе присягавший Олег, князь рязанский, много тебя молит. Слышал я, господин, что хочешь идти на Русскую землю, на своего слугу князя Дмитрия Ивановича Московского, устрашить его хочешь. Теперь же, господин и пресветлый царь, настало твое время: золотом, и серебром, и богатством многим переполнилась земля Московская, и всякими драгоценностями твоему владению на потребу. А князь Дмитрий Московский — человек христианский — как услышит слово ярости твоей, то отбежит в дальние пределы свои: либо в Новгород Великий, или на Белоозеро, или на Двину, а великое богатство московское и золото — все в твоих руках будет и твоему войску на потребу. Меня же, раба твоего, Олега Рязанского, власть твоя пощадит, о царь: ведь ради тебя я крепко устрашаю Русь и князя Дмитрия. И еще просим тебя, о царь, оба раба твои, Олег Рязанский и Ольгерд Литовский: обиду приняли мы великую от этого великого князя Дмитрия Ивановича, и как бы мы в своей обиде твоим именем царским ни грозили ему, а он о том не тревожится. И еще, господин наш царь, город мой Коломну он себе захватил — и о все том, о царь, жалобу воссылаем тебе».

И другого послал скоро своего вестника князь Олег Рязанский со своим письмом, написано же в грамоте было так: «К великому князю Ольгерду Литовскому — радоваться великою радостию! Известно ведь, что издавна ты замышлял на великого князя Дмитрия Ивановича Московского, с тем, чтобы изгнать его из Москвы и самому завладеть Москвою. Ныне же, княже, настало наше время, ибо великий царь Мамай грядет на него и на землю его. И сейчас, княже, присоединимся мы оба к царю Мамаю, ибо знаю я, что царь даст тебе город Москву да и другие города, что поближе к твоему княжеству, а мне отдаст он город Коломну, да Владимир, да Муром, которые к моему княжеству поближе стоят. Я же послал своего гонца к царю Мамаю с великою честью и со многими дарами, так же и ты пошли своего гонца, и что у тебя есть из даров, то пошли ты к нему, грамоты свои написав, а как — сам знаешь, ибо больше меня понимаешь в том».

Князь же Ольгерд Литовский, прознав про все это, очень рад был высокой похвале друга своего князя Олега Рязанского и отправляет быстро посла к царю Мамаю с великими дарами и подарками для царских забав. А пишет свои грамоты так: «Восточному великому царю Мамаю! Князь Ольгерд Литовский, присягавший тебе, много тебя молит. Слышал я, господин, что хочешь наказать свой удел, своего слугу, московского князя Дмитрия, потому и молю тебя, свободный царь, раб твой: великую обиду наносит князь Дмитрий Московский улуснику твоему князю Олегу Рязанскому, да и мне также большой вред чинит. Господин царь, свободный Мамай! Пусть придет власть твоего правления теперь и в наши места, пусть обратится, о царь, твое внимание на притеснения наши от московского князя Дмитрия Ивановича».

Помышляли же про себя Олег Рязанский и Ольгерд Литовский, говоря так: «Когда услышит князь Дмитрий о приходе царя, и о ярости его, и о нашем союзе с ним, то убежит из Москвы в Великий Новгород, или на Белоозеро, или на Двину, а мы сядем в Москве и в Коломне. Когда же царь придет, мы его с большими дарами встретим и с великою честью, и умолим его, и возвратится царь в свои владения, а мы княжество Московское по царскому велению разделим меж собою — то к Вильне, а то к Рязани, и даст нам царь Мамай ярлыки свои и потомкам после нас». Не ведали ведь, что замышляют и что говорят, как несмышленые малые дети, не ведающие Божьей силы и Господнего предначертания. Ибо воистину сказано: «Если кто к Богу веру с добрыми делами и правду в сердце держит и на Бога уповает, то того человека Господь не предаст врагам в поношение и на осмеянье».

Государь же князь великий Дмитрий Иванович — мирный человек — образцом был смиренномудрия, небесной жизни желал, ожидая от Бога грядущих вечных благ, не ведая того, что на него замышляют злой заговор ближние его друзья. О таких ведь пророк и сказал: «Не сотвори ближнему своему зла и не рой, не копай врагу своему ямы, но на Бога-творца надейся, Господь Бог может оживить и умертвить».

Пришли же послы к царю Мамаю от Ольгерда Литовского и от Олега Рязанского и принесли ему большие дары и грамоты. Царь же принял дары и письма благосклонно и, заслушав грамоты и послов почтя, отпустил и написал ответ такой: «Ольгерду Литовскому и Олегу Рязанскому. За дары ваши и за восхваление ваше, ко мне обращенное, каких захотите от меня владений русских, теми одарю вас. А вы в верности мне присягните и скорее идите ко мне и одолейте своего недруга. Мне ведь ваша помощь не очень нужна: если бы я теперь пожелал, то своею силою великою я бы и древний Иерусалим покорил, как прежде халдеи. Теперь же хочу поддерживать вас: моим именем царским и силою, а вашею клятвой и рукою вашею разбит будет князь Дмитрий Московский, и грозным станет имя ваше в странах ваших моею угрозой. Ведь если мне, царю, предстоит победить царя, подобного себе, то мне подобает и надлежит царскую честь получить. Вы же теперь идите от меня и передайте князьям своим слова мои».

Послы же, возвратись от царя к своим князьям, сказали им: «Царь Мамай приветствует вас и очень за восхваление ваше великое благорасположен к вам!» Те же, скудные умом, порадовались суетному привету безбожного царя, не ведая того, что Бог дает власть кому пожелает. Теперь же — одной веры, одного крещения, — ас безбожным соединились вместе преследовать православную веру Христову. О таких ведь пророк сказал: «Воистину сами себя отсекли от доброго масличного древа и привились к дикой маслине».

Князь Олег Рязанский стал торопиться отправлять к Мамаю послов, говоря: «Выступай, царь, скорее на Русь!» Ибо говорит великая мудрость: «Путь нечестивых погибнет, ибо собирают на себя досаду и поношение». Ныне же этого Олега окаянного новым Святополком назову.

И прослышал князь великий Дмитрий Иванович, что надвигается на него безбожный царь Мамай со многими ордами и со всеми силами, неустанно ярясь на христиан и на Христову веру и завидуя безумному Батыю, и сильно опечалился князь великий Дмитрий Иванович из-за нашествия безбожных. И став пред святою иконою Господня образа, что в изголовье его стояла, и упав на колени свои, стал молиться и сказал: «Господи! Я, грешный, смею ли молиться тебе, смиренный раб твой? Но к кому обращу печаль мою? Лишь на тебя надеясь, Господи, и вознесу печаль мою. Ты же, Господи, царь, владыка, светодатель, не сотвори нам, Господи, того, что отцам нашим сотворил, наведя на них и на их города злого Батыя, ибо еще и сейчас, Господи, тот страх и трепет великий в нас живет. И ныне, Господи, царь, владыка, не до конца прогневайся на нас, знаю ведь, Господи, что из-за меня, грешного, хочешь всю землю нашу погубить; ибо я согрешил пред тобою больше всех людей. Сотвори мне, Господи, за слезы мои, как Иезекии, и укроти, Господи, сердце свирепому этому зверю!» Поклонился и сказал: «На Господа уповал — и не погибну». И послал за братом своим, за князем Владимиром Андреевичем в Боровск, и за всеми князьями русскими скорых гонцов разослал, и за всеми воеводами на местах, и за детьми боярскими, и за всеми служилыми людьми. И повелел им быстро быть у себя в Москве.

Князь же Владимир Андреевич прибыл скоро в Москву, и все князья и воеводы. А князь великий Дмитрий Иванович, взяв брата своего князя Владимира Андреевича, пришел к преосвященному митрополиту Киприану и сказал ему: «Знаешь ли, отче наш, предстоящее нам испытание великое, — ведь безбожный царь Мамай движется на нас, неумолимую в себе ярость распаляя?» И митрополит отвечал великому князю: «Поведай мне, господин мой, чем ты пред ним провинился?» Князь же великий сказал: «Проверил я, отче; все точно, что все по заветам наших отцов, и даже еще больше, выплатил дани ему». Митрополит же сказал: «Видишь, господин мой, попущением Божьим ради наших грехов идет он полонить землю нашу, но вам надлежит, князьям православным, тех нечестивых дарами насытить хотя бы и вчетверо. Если же и после того не смирится, то Господь его усмирит, потому что Господь дерзким противится, а смиренным благодать дает. Так же случилось когда-то с Великим Василием в Кесарии: когда злой отступник Юлиан, идя на персов, захотел разорить гор0од его Кесарию, Василий Великий помолился со всеми христианами Господу Богу, собрал много золота и послал к нему, чтобы утолить жадность преступника. Тот же, окаянный, только сильнее разъярился, и Господь послал на него воина своего, Меркурия, уничтожить его. И невидимо пронзен был в сердце нечестивый, жизнь свою жестоко окончил. Ты же, господин мой, возьми золота, сколько есть у тебя, и пошли навстречу ему — еще раз пред ним оправдайся».

Князь же великий Дмитрий Иванович послал к нечестивому царю Мамаю избранного своего юношу, по имени Захарий Тютчев, испытанного разумом и смыслом, дав ему много золота и двух переводчиков, знающих татарский язык. Захарий же, дойдя до земли Рязанской и узнав, что Олег Рязанский и Ольгерд Литовский присоединились к поганому царю Мамаю, послал быстро вестника тайно к великому князю.

Князь же великий Дмитрий Иванович, услышав ту весть, восскорбел сердцем, и исполнился ярости и печали, и начал молиться: «Господи Боже мой, на тебя надеюсь, правду любящего. Если мне враг вред наносит, то следует мне терпеть, ибо искони он является ненавистником и врагом роду христианскому; но вот друзья мои близкие замыслили против меня. Рассуди, Господи, их и меня, я ведь им никакого зла не причинил, кроме того, что дары и почести от них принимал, но и им в ответ я также дарил. Суди же, Господи, по правде моей, пусть прекратится злоба грешных».

И, взяв брата своего, князя Владимира Андреевича, пошел во второй раз к преосвященному митрополиту и поведал ему, как Ольгерд Литовский и Олег Рязанский соединились с Мамаем на нас. Преосвященный же митрополит сказал: «А сам ты, господин, не нанес ли какой обиды им обоим?» Князь же великий прослезился и сказал: «Если я перед Богом грешен или перед людьми, то перед ними ни единой черты не преступил по закону отцов своих. Ибо знаешь и сам, отче, что удовлетворен я своими пределами, и им никакой обиды не нанес, и не знаю, отчего преумножились против меня вредящие мне». Преосвященный же митрополит сказал: «Сын мой, господин князь великий, да осветятся веселием очи твои сердечные: закон Божий почитаешь и творишь правду, так как праведен Господь, и ты возлюбил правду. Ныне же окружили тебя, как псы многие; суетны и тщетны их попытки, ты же именем Господним обороняйся от них. Господь справедлив и будет тебе истинным помощником. А от всевидящего ока Господня где можно скрыться — и от твердой руки его?»

И князь великий Дмитрий Иванович с братом своим, князем Владимиром Андреевичем, и со всеми русскими князьями и воеводами обдумали, как сторожевую заставу крепкую устроить в поле, и послали в заставу лучших своих и опытных воинов: Родиона Ржевского, Андрея Волосатого, Василия Тупика, Якова Ослябятева и других с ними закаленных воинов. И повелел им на Тихой Сосне сторожевую службу нести со всяким усердием, и ехать к Орде, и языка добыть, чтобы узнать истинные намерения царя.

А сам князь великий по всей Русской земле быстрых гонцов разослал со своими грамотами по всем городам: «Будьте же все готовы идти на мою службу, на битву с безбожными агарянами, татарами; соединимся все в Коломне на Успение святой Богородицы».

И так как сторожевые отряды задержались в степи, князь великий вторую заставу послал: Клементия Полянина, Ивана Святославича Свесланина, Григория Судакова и других с ними, — приказав им скорее возвращаться. Те же встретили Василия Тупика: ведет языка к великому князю, язык же из людей царского двора, из сановных мужей. И сообщает великому князю, что неотвратимо Мамай надвигается на Русь и что сослались друг с другом и соединились с ним Олег Рязанский и Ольгерд Литовский. А не спешит царь оттого идти, что осени дожидается.

Услышав же от языка такое известие о нашествии безбожного царя, великий князь стал утешаться в Боге и призывал к твердости брата своего князя Владимира и всех князей русских, говоря: «Братья князья русские, из рода мы все князя Владимира Святославича Киевского, которому открыл Господь познать православную веру, как и Евстафию Плакиде; просветил он всю землю Русскую святым крещением, извел нас от мучений язычества, и заповедал нам ту же веру святую твердо держать и хранить и биться за нее. Если кто за нее пострадает, тот в будущей жизни ко святым первомученикам за веру Христову причислен будет. Я же, братья, за веру Христову хочу пострадать даже и до смерти». Они же ему ответили все согласно, будто одними устами: «Воистину ты, государь, исполнил закон Божий и последовал евангельской заповеди, ибо сказал Господь: “Если кто пострадает имени моего ради, то после воскресения сторицей получит жизнь вечную”. И мы, государь, сегодня готовы умереть с тобою и головы свои положить за святую веру христианскую и за твою великую обиду».

Князь же великий Дмитрий Иванович, услышав это от брата своего князя Владимира Андреевича и от всех князей русских, что решаются за веру сразиться, — повелел всему войску своему быть у Коломны на Успение святой Богородицы: «Тогда пересмотрю полки и каждому полку воеводу назначу». И все множество людей будто одними устами сказало: «Дай же нам, Господи, решение это исполнить имени твоего ради святого!»

И пришли к нему князья белозерские, готовы они к бою, и прекрасно снаряжено войско их: князь Федор Семенович, князь Семен Михайлович, князь Андрей Кемский, князь Глеб Каргопольский и андомские князья; пришли и ярославские князья со своими полками: князь Андрей Ярославский, князь Роман Прозоровский, князь Лев Курбский, князь Дмитрий Ростовский и прочие многие князья.

Тут же, братья, стук стучит и будто гром гремит в славном городе Москве — то идет сильная рать великого князя Дмитрия Ивановича, и гремят русские сыны своими золочеными доспехами.

Князь же великий Дмитрий Иванович, взяв с собою брата своего, князя Владимира Андреевича, и всех князей русских, поехал к Живоначальной Троице на поклон к отцу своему духовному, преподобному старцу Сергию, благословение получить от святой той обители. И упросил его преподобный игумен Сергий, чтобы прослушал он святую литургию, потому что был тогда день воскресный и чтилась память святых мучеников Флора и Лавра. По окончании же литургии просил святой Сергий со всею братьею великого князя, чтобы вкусил он хлеба в доме Живоначальной Троицы, в обители его. Великому же князю было тяжко, ибо пришли к нему вестники, что уже приближаются поганые татары, и просил он преподобного, чтобы его отпустил. И ответил ему преподобный старец: «Это твое промедление двойной для тебя помощью обернется. Ибо не сейчас еще, господин мой, смертный венец носить тебе, но через несколько лет, а для многих других теперь уж венцы плетутся». Князь же великий вкусил хлеба у них, а игумен Сергий в то время велел воду освящать с мощей святых мучеников Флора и Лавра. Князь же великий скоро от трапезы встал, и преподобный Сергий окропил его священной водою и все христолюбивое его войско, и осенил великого князя крестом Христовым — знамением на челе. И сказал: «Пойди, господин, на поганых половцев, призывая Бога, и Господь Бог будет тебе помощником и заступником», и добавил ему тихо: «Победишь, господин, супостатов своих, как и подобает тебе, государь наш». Князь же великий сказал: «Дай мне, отче, двух воинов из своей братии — Пересвета Александра и брата его Андрея Ослябу, тем ты и сам нам поможешь». Старец же преподобный велел тем обоим быстро собраться идти с великим князем, ибо были известными в сражениях ратниками, не одно нападение встретили. Они же тотчас послушались преподобного старца и не отказались от его повеления. И дал он им вместо оружия тленного нетленное — крест Христов, нашитый на схимах, и повелел им вместо шлемов золоченых возлагать его на себя. И передал их в руки великого князя, и сказал: «Вот тебе мои воины, а твои избранники», — и сказал им: «Мир вам, братья мои, твердо сражайтесь, как славные воины за веру Христову и за все православное христианство с погаными половцами». И осенил Христовым знамением все войско великого князя — мир и благословение.

Князь же великий возвеселился сердцем, но никому не поведал, что сказал ему преподобный Сергий. И пошел он к славному своему городу Москве, радуясь благословению святого старца, словно сокровище непохищаемое получил. И, вернувшись в Москву, пошел с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, к преосвященному митрополиту Киприану, и поведал ему тайно все, что сказал лишь ему старец святой Сергий, и какое благословение дал ему и всему его православному войску. Архиепископ же повелел эти слова сохранить в тайне, не говорить никому.

Когда же наступил четверг 27 августа, день памяти святого отца Пимена Отшельника, в тот день решил князь великий выйти навстречу безбожным татарам. И, взяв с собою брата своего, князя Владимира Андреевича, стал в церкви святой Богородицы пред образом Господним, сложив руки на груди, потоки слез проливая, молясь, и сказал: «Господи Боже наш, Владыко великий, твердый, воистину ты — царь славы, помилуй нас, грешных, когда унываем, к тебе единому прибегаем, нашему спасителю и благодетелю, ибо твоею рукою созданы мы. Но знаю я, Господи, что прегрешения мои уже покрывают голову мою, и теперь не оставь нас, грешных, не отступи от нас. Суди, Господи, притесняющих меня и оборони от борющихся со мною; возьми, Господи, оружие и щит и стань на помощь мне. Дай же мне, Господи, победу над моими врагами, пусть и они познают славу твою». И затем приступил к чудотворному образу госпожи Богородицы, который Лука-евангелист написал, и сказал: «О чудотворная госпожа Богородица, всего создания человеческого заступница, — ибо благодаря тебе познали мы истинного Бога нашего, воплотившегося и порожденного тобою. Не отдай же, Госпожа, городов наших в разорение поганым половцам, да не осквернят святых твоих церквей и веры христианской. Умоли, госпожа Богородица, сына своего Христа, Бога нашего, чтобы смирил он сердца врагам нашим, да не будет рука их над нами. И ты, госпожа наша пресвятая Богородица, пошли нам свою помощь и нетленною своею ризою покрой нас, чтобы не страшились мы ран, на тебя ведь надеемся, ибо твои мы рабы. Знаю же я, Госпожа, если захочешь — поможешь нам против злобных врагов, этих поганых половцев, которые не призывают твоего имени; мы же, Госпожа пречистая Богородица, на тебя надеемся и на твою помощь. Ныне выступаем против безбожных язычников, поганых татар, умоли же ты сына своего, Бога нашего». И потом пришел к гробу блаженного чудотворца Петра-митрополита и, сердечно к нему припадая, сказал: «О чудотворный святитель Петр, по милости Божьей непрестанно творишь чудеса. И теперь настало время тебе за нас молиться общему владыке всех, царю и милостивому Спасителю. Ибо теперь на меня ополчились супостаты поганые и на город твой Москву готовят оружие. Тебя ведь Господь показал поколениям нашим и возжег тебя нам, светлую свечу, и поставил на подсвечнике высоком светить всей земле Русской. И тебе ныне подобает о нас, грешных, молиться, чтобы не нашла на нас рука смерти и рука грешника не погубила нас. Ты ведь — страж наш твердый от вражеских нападений, ибо твоя мы паства». И, окончив молитву, поклонился преосвященному митрополиту Киприану, архиепископ же благословил его и отпустил в поход против поганых татар; и, перекрестив ему чело, осенил его Христовым знамением, и послал богосвященный собор свой с крестами, и со святыми иконами, и со священной водой во Фроловские ворота, и в Никольские, и в Константино-Еленинские, чтобы каждый воин вышел благословенным и святою водою окропленным.

Князь же великий Дмитрий Иванович с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, пошел в церковь небесного воеводы архистратига Михаила и бил челом святому образу его, а потом приступил к гробам православных князей, прародителей своих, так слезно говоря: «Истинные охранители, русские князья, православной веры христианской поборники, родители наши! Если имеете дерзновение предстоять Христу, то помолитесь теперь о нашем горе, ибо великое нашествие грозит нам, детям вашим, и ныне помогите нам». И, это сказав, вышел из церкви.

Княгиня же великая Евдокия, и Владимира княгиня Мария, и других православных князей княгини, и многие жены воевод, и боярыни московские, и жены слуг тут стояли, провожая, от слез и кликов сердечных не могли и слова сказать, свершая прощальное целование. И остальные княгини, и боярыни, и жены слуг так же совершили со своими мужьями прощальное целование и вернулись вместе с великой княгиней. Князь же великий, еле удерживаясь от слез, не стал плакать при народе, в сердце же своем сильно прослезился, утешая свою княгиню, и сказал: «Жена, если Бог за нас, то кто против нас!»

И сел на лучшего своего коня, и все князья и воеводы сели на коней своих.

Солнце ему на востоке ясно сияет, путь ему показывает. Тогда ведь как соколы сорвались с золотых колодок из каменного града Москвы, и взлетели под синие небеса, и возгремели своими золотыми колокольцами, захотели ударить на большие стада лебединые и гусиные; то, братья, не соколы вылетели из каменного града Москвы, то выехали русские удальцы со своим государем, с великим князем Дмитрием Ивановичем, а наехать захотели на великую силу татарскую.

Князья же белозерские отдельно со своим войском выехали; изготовленным выглядит войско их.

Князь же великий отпустил брата своего князя Владимира дорогою на Брашево, а белозерских князей — Болвановскою дорогою, а сам князь великий пошел на Котел дорогою. Перед ним солнце ярко сияет, а вслед ему тихий ветерок веет. Потому же разлучился князь великий с братом своим, что не пройти им было одной дорогой.

Княгиня же великая Евдокия со своею невесткою, княгинею Владимира Марией, и с воеводскими женами, и с боярынями взошла в златоверхий свой терем на берегу и села на рундуке под стекольчатыми окнами. Ибо уже в последний раз видит великого князя, слезы проливая, как речной поток. С великою печалью, приложив руки свои к груди, говорит: «Господи Боже мой, всевышний творец, взгляни на мое смирение, удостой меня, Господи, увидеть вновь моего государя, славнейшего среди людей великого князя Дмитрия Ивановича. Помоги же ему, Господи, своей твердой рукой победить вышедших на него поганых половцев. И не допусти, Господи, того, что за много лет прежде сего было, когда страшная битва была у русских князей на Калке с погаными половцами, с агарянами; и теперь избавь, Господи, от подобной беды, и спаси, и помилуй! Не дай же, Господи, погибнуть сохранившемуся христианству, и пусть славится имя твое святое в Русской земле! Со времени той калкской беды и страшного побоища татарского и ныне уныла Русская земля, и нет уже у нее надежды ни на кого, но только на тебя, всемилостивого Бога, ибо ты можешь оживить и умертвить. Я же, грешная, имею теперь две отрасли малых, князя Василия и князя Юрия: если встанет ясное солнце с юга или ветер повеет к западу — ни того, ни другого не смогут еще вынести. Что же тогда я, грешная, поделаю? Так возврати им, Господи, отца их, великого князя, здоровым, тогда и земля их спасется, и они всегда будут царствовать».

Великий же князь отправился, захватив с собою мужей знатных, московских купцов-сурожан десять человек как свидетелей: что бы Бог ни устроил, а они расскажут в дальних-странах, как купцы знатные, и были: первый — Василий Капица, второй — Сидор Алферьев, третий — Константин Петунов, четвертый — Кузьма Ковря, пятый — Семен Антонов, шестой — Михаил Саларев, седьмой — Тимофей Весяков, восьмой — Дмитрий Черный, девятый — Дементий Саларев и десятый — Иван Шиха.

И двигался князь великий Дмитрий Иванович по большой широкой дороге, а за ним русские сыны идут скоро, будто медвяные чаши пить и гроздья виноградные есть, желая себе чести добыть и славного имени: уже ведь, братья, стук стучит и гром гремит на ранней заре, князь Владимир Андреевич через Москву-реку переправляется на добром перевозе на Боровском.

Князь же великий пришел в Коломну в субботу, в день памяти святого отца Моисея Мурина. Тут уже были многие воеводы и воины и встретили его на речке на Северке. Архиепископ же коломенский Геронтий со всем своим клиром встретил великого князя в воротах городских с живоносными крестами и со святыми иконами, и осенил его живоносным крестом, и молитву сотворил: «Спаси, Боже, люди своя».

Наутро же князь великий повелел выехать всем воинам на поле к Девичьему монастырю.

В святое же воскресение после заутрени зазвучали многие трубы боевые, и литавры загремели, и зашумели расшитые знамена у сада Панфилова.

Сыновья же русские вступили в обширные поля коломенские, но и тут не вместиться огромному войску, и невозможно было никому взором окинуть рати великого князя. Князь же великий, въехав на возвышенное место с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, видя великое множество людей снаряженных, возрадовался и назначил каждому полку воеводу. Себе же князь великий взял под командование белозерских князей, и в полк правой руки назначил брата своего князя Владимира и дал ему под командование ярославских князей, а в полк левой руки назначил князя Глеба Брянского. Передовой же полк — Дмитрий Всеволодович да брат его Владимир Всеволодович, с коломенцами — воевода Микула Васильевич, владимирский же воевода и юрьевский — Тимофей Волуевич, а костромской воевода — Иван Родионович Квашня, переяславский же воевода — Андрей Серкизович. А у князя Владимира Андреевича воеводы: Данило Белеут, Константин Кононов, князь Федор Елецкий, князь Юрий Мещерский, князь Андрей Муромский.

Князь же великий, распределив полки, повелел им через Оку-реку переправляться и приказал каждому полку и воеводам: «Если же кто пойдет по Рязанской земле, — не коснитесь ни единого волоса!» И взяв благословение от архиепископа коломенского, князь великий перешел реку Оку со всеми силами и отправил в поле третью заставу, лучших своих витязей, чтобы они сошлись со сторожей татарской в степи: Семена Мелика, Игнатия Креня, Фому Тынину, Петра Горского, Карпа Олексина, Петрушу Чурикова и других многих с ними удалых наездников.

Сказал же князь великий брату своему князю Владимиру: «Поспешим, брат, навстречу безбожным язычникам, поганым татарам, и не отвернем лица своего от наглости их, а если, брат, и смерть нам суждена, то не без пользы, не без смысла для нас эта смерть, но в жизнь вечную!» А сам государь князь великий, в пути будучи, призывал родственников своих на помощь — святых страстотерпцев Бориса и Глеба.

Князь же Олег Рязанский услышал, что князь великий соединился со многими силами и следует навстречу безбожному царю Мамаю, да к тому же вооружен твердо своею верою, которую на Бога Вседержителя, всевышнего творца, со всею надеждой возлагает. И начал остерегаться Олег Рязанский и с места на место переходить с единомышленниками своими, так говоря: «Вот если бы нам можно было послать весть об этой напасти к многоразумному Ольгерду Литовскому, узнать, что он об этом думает, да нельзя: перекрыли нам путь. Думал я по старинке, что не следует русским князьям на восточного царя подниматься, а теперь как все это понять? И откуда князю помощь такая пришла, что смог против нас трех подняться?»

Отвечали ему бояре его: «Нам, княже, сообщили из Москвы за пятнадцать дней до сего, — но мы побоялись тебе передать, — о том, что в вотчине его, близ Москвы, живет монах, Сергием зовут, весьма прозорлив он. Тот сверх меры и вооружил его, и из своих монахов дал ему помощников». Услышав же то, князь Олег Рязанский испугался и на бояр своих осердился и разъярился: «Почему мне не поведали до сих пор? Тогда бы я послал к нечестивому царю и умолил его, и никакое бы зло не приключилось! Горе мне, потерял я разум свой, но не я один ослабел умом, но и больше меня разумный Ольгерд Литовский; но, однако, он почитает веру латинскую Петра Гугнивого, я же, окаянный, познал истинный закон Божий! И отчего совратился я? И сбудется со мною сказанное Господом: “Если раб, зная закон господина своего, нарушит его, бит будет сильно”. Ибо ныне что натворил? Зная закон Бога, сотворившего небо, и землю, и всю тварь, присоединился ныне к нечестивому царю, решившему попрать закон Божий! И теперь какому своему неразумному помыслу вверил себя? Если бы теперь великому князю помощь предложить, то никак он не примет меня, ибо узнал об измене моей. Если же присоединюсь к нечестивому царю, то воистину стану как прежний гонитель Христовой веры, и тогда поглотит меня земля живьем, как Святополка: не только княжения лишен буду, но и жизни лишусь, и брошен буду в геенну огненную мучиться. Если же Господь за них, то никто их не одолеет, да еще и прозорливый тот монах будет помогать ему молитвой своей! Если же никому из них помощи не окажу, то впредь от них обоих как смогу устоять? А теперь я так думаю: кому из них Господь поможет, к тому и я присоединюсь!»

Князь же Ольгерд Литовский, в согласии с прежним замыслом, собрал литовцев много, и варягов, и жмуди и пошел на помощь Мамаю. И пришел к городу Одоеву, но, прослышав, что князь великий собрал великое множество воинов, — всю русь и словен, да пошел к Дону против царя Мамая, — прослышав также, что Олег испугался, — и стал тут с тех пор недвижимо, и понял тщетность своих помыслов, о союзе своем с Олегом Рязанским теперь сожалел, метался и негодовал, говоря: «Если человеку не хватает своего ума, то напрасно чужого ума ищет: никогда ведь не бывало, чтобы Литву поучала Рязань! Ныне же свел меня с ума Олег, а сам и пуще погиб. Так что теперь побуду я здесь, пока не услышу о московской победе».

В то же время прослышали князь Андрей Полоцкий и князь Дмитрий Брянский, Ольгердовичи, что великая беда и забота отяготили великого князя Дмитрия Ивановича Московского и все православное христианство от безбожного Мамая. Были же те князья отцом своим, князем Ольгердом, нелюбимы из-за мачехи их, но ныне Богом возлюблены были и святое крещение приняли. Были они, будто какие колосья плодовитые, сорняком подавляемые: живя среди нечестия, не могли плода достойного породить. И посылает князь Андрей к брату своему, князю Дмитрию, тайно письмо небольшое, в нем же написано так: «Знаешь, брат мой возлюбленный, что отец наш отверг нас от себя, но Отец наш небесный, Господь Бог, сильней возлюбил нас и просветил святым крещением, дав нам закон свой, — чтобы жить по нему, и отрешил нас от пустой суеты и от нечистой пищи; мы же теперь чем за то Богу воздадим? Так устремимся, брат, на подвиг благой для подвижника Христа, источника христианства, пойдем, брат, на помощь великому князю Дмитрию Московскому и всем православным христианам, ибо большая беда наступила для них от поганых измаилтян, да еще и отец наш с Олегом Рязанским присоединились к безбожным и преследуют православную веру христианскую. Нам, брат, следует Святое писание исполнить, говорящее: “Братья, в бедах отзывчивы будьте!” Не сомневайся же, брат, будто отцу мы противиться будем, ведь вот как евангелист Лука передал слова Господа нашего Иисуса Христа: “Преданы будете родителями и братьями и умрете за имя мое; претерпевший же до конца — спасется!” Выберемся, брат, из давящего этого сорняка и привьемся к истинному плодовитому Христову винограду, возделанному рукою Христовой. Теперь ведь, брат, устремляемся мы не земной ради жизни, но почести в небесах желая, которую Господь дает творящим волю его».

Князь же Дмитрий Ольгердович, прочтя письмо брата своего старшего, возрадовался и заплакал от радости, говоря: «Владыко, Господи человеколюбец, дай же рабам твоим желание совершить таким путем подвиг этот благой, что открыл ты брату моему старшему!» И велел послу: «Скажи брату моему, князю Андрею: готов я сейчас же по твоему приказу, брат и господин. Сколько есть войска моего, то все вместе со мною, потому что по Божьему промыслу собрались мы для предстоящей войны с дунайскими татарами. И еще скажи брату моему: слышал я также от пришедших ко мне сборщиков меда из Северской земли, говорят, что уже великий князь Дмитрий на Дону, ибо там дождаться хочет злых сыроядцев. И нам следует идти к Северской земле и там соединиться: надо держать нам путь на Северскую землю и таким путем утаимся от отца своего, чтобы не помешал нам постыдно».

Через несколько дней сошлись оба брата, как решили, со всеми силами в Северской земле и, свидясь, порадовались, как некогда Иосиф с Вениамином, видя при себе множество людей, бодрых и снаряженных умелых ратников. И достигли быстро Дона, и догнали великого князя Дмитрия Ивановича Московского еще на этой стороне Дона, на месте, называемом Березуй, и тут соединились.

Князь же великий Дмитрий с братом своим Владимиром возрадовались оба радостию великою такой милости Божьей: ведь невозможно столь просто такому быть, чтобы дети отца оставили и перехитрили его, как некогда волхвы Ирода, и пришли нам на помощь. И многими дарами почтил их, и поехали своею дорогой, радуясь и славя Святого Духа, от земного уже всего отрешась, ожидая себе бессмертного иного искупления. Сказал же им князь великий: «Братья мои милые, по какой нужде пришли вы сюда?» Они же ответили: «Господь Бог послал нас к тебе на помощь!» Князь же великий сказал: «Воистину подобны вы праотцу нашему Аврааму, который быстро Лоту помог, и еще вы подобны доблестному великому князю Ярославу, который отомстил за кровь братьев своих».

И тотчас послал такую весть князь великий в Москву преосвященному митрополиту Киприану: «Ольгердовичи-князья пришли ко мне со многими силами, а отца своего оставили». И вестник быстро добрался до преосвященного митрополита. Архиепископ же, прослышав о том, встал на молитву, говоря со слезами: «Господи владыко человеколюбец, ибо враждебные нам ветры в тихие превращаешь!» И послал во все соборные церкви и в монастыри, повелел усердно молитвы творить день и ночь к Вседержителю Богу. И послал в монастырь к преподобному игумену Сергию, чтобы внял их молитвам Бог. Княгиня же великая Евдокия, прослышав о том великом Божьем милосердии, начала щедрые милостыни раздавать и постоянно пребывала в святой церкви, молясь день и ночь.

Это же снова оставим и к прежнему возвратимся.

Когда князь великий был на месте, называемом Березуй, за двадцать три поприща от Дона, настал уже пятый день месяца сентября — день памяти святого пророка Захарии (в тот же день и убиение предка Дмитрия — князя Глеба Владимировича), и прибыли двое из его сторожевой заставы, Петр Горский да Карп Олексин, привели знатного языка из числа сановников царского двора. Рассказывает тот язык: «Уже царь на Кузьмине гати стоит, но не спешит, поджидает Ольгерда Литовского да Олега Рязанского; согласно сведениям, полученным от Олега, о твоих сборах царь не ведает и встречи с тобою не ожидает; через три же дня должен быть на Дону». Князь великий спросил его о силе царской, и тот ответил: «Несчетное множество войск его сила, никто их не сможет перечесть».

Князь же великий стал совещаться с братом своим и со вновь обретенною братьею, с литовскими князьями: «Здесь ли и дальше останемся или Дон перейдем?» Сказали ему Ольгердовичи: «Если хочешь твердого войска, то прикажи за Дон перейти, чтобы не было ни у одного мысли об отступлении; о великой же силе врага не раздумывай, ибо не в силе Бог, но в правде: Ярослав, перейдя реку, Святополка победил, прадед твой, князь великий Александр, Неву-реку перейдя, короля победил, и тебе, призывая Бога, следует то же сделать. И если разобьем врага, то все спасемся, если же погибнем, то все общую смерть примем — от князей и до простых людей. Тебе же, государю великому князю, ныне нужно забыть о смерти, смелыми словами речь говорить, чтобы от тех речей укрепилось войско твое: мы ведь видим, какое великое множество избранных витязей в войске твоем».

И князь великий приказал войску всему через Дон перейти.

А в это время разведчики поторапливают, ибо приближаются поганые татары. И многие сыны русские возрадовались радостию великою, чая желанного своего подвига, о котором еще на Руси мечтали.

А за многие дни множество волков стеклось на место то, завывая страшно, беспрерывно все ночи, предчувствуя грозу великую. У храбрых людей в войсках сердца укрепляются, другие же люди в войсках, ту прослышав грозу, совсем приуныли: ведь небывалая рать собралась, безумолчно перекликаются, и галки своим языком говорят, и орлы, во множестве с устья Дона слетевшись, по воздуху паря, клекчут, и многие звери свирепо воют, ожидая того дня грозного, Богом предопределенного, в который должны лечь тела человеческие: такое будет кровопролитие, будто вода морская. От того-то страха и ужаса великие деревья преклоняются и трава пригибается.

Многие люди из обоих войск печалятся, предвидя свою смерть.

Начали же поганые половцы в великом унынии сокрушаться о конце своей жизни, потому что если умрет нечестивый, то исчезнет и память о нем с шумом. Правоверные же люди еще и больше воссияют в радости, ожидая уготованного им чаяния, прекрасных венцов, о которых поведал великому князю преподобный игумен Сергий.

Разведчики же поторапливают, ибо уже близко поганые и все приближаются. А в шестом часу дня примчался Семен Мелик с дружиной своею, а за ним гналось множество татар; нагло гнались почти до нашего войска, но, лишь только русских увидели, возвратились быстро к царю и сообщили ему, что князья русские изготовились к бою у Дона. Ибо Божьим промыслом увидели великое множество людей снаряженных и сообщили царю: «Князей русских войско вчетверо больше нашего сборища». Тот же нечестивый царь, распаленный дьяволом себе на пагубу, вскричав вдруг, так заговорил: «Таковы мои силы, и если не одолею русских князей, то как возвращусь восвояси? Позора своего не перенесу!» — и повелел поганым своим половцам готовиться к бою.

Семен же Мелик поведал князю великому: «Уже Мамай-царь на Гусин брод пришел, и одна только ночь между нами, ибо к утру он дойдет до Непрядвы. Тебе же, государю великому князю, следует сейчас изготовиться, чтоб не застали врасплох поганые».

Тогда начал князь великий Дмитрий Иванович с братом своим, князем Владимиром Андреевичем, и с литовскими князьями Андреем и Дмитрием Ольгердовичами вплоть до шестого часа полки расставлять. Некий воевода пришел с литовскими князьями, именем Дмитрий Боброк, родом из Волынской земли, который знатным был полководцем, хорошо он расставил полки, по достоинству, как и где кому подобает стоять.

Князь же великий, взяв с собою брата своего, князя Владимира, и литовских князей, и всех князей русских, и воевод и взъехав на высокое место, увидел образа святых, шитые на христианских знаменах, будто какие светильники солнечные, светящиеся в лучах солнечных; и стяги их золоченые шумят, расстилаясь как облаки, тихо трепеща, словно хотят промолвить; богатыри же русские стоят, и их хоругви, точно живые, колышутся, доспехи же русских сынов будто вода, что при ветре струится, шлемы золоченые на головах их, словно заря утренняя в ясную погоду, светятся, яловцы же шлемов их, как пламя огненное, колышутся.

Горестно же видеть и жалостно зреть на подобное русских собрание и устройство их, ибо все единодушны, один за другого, друг за друга хотят умереть, и все единогласно говорят: «Боже, с высот взгляни на нас и даруй православному князю нашему, как Константину, победу, брось под ноги ему врагов-амаликетян, как некогда кроткому Давиду». Всему этому дивились литовские князья, говоря себе: «Не было ни до нас, ни при нас и после нас не будет такого войска устроенного. Подобно оно Александра, царя македонского, войску, мужеству подобны Гедеоновым всадникам, ибо Господь своей силой вооружил их!»

Князь же великий, увидев свои полки достойно устроенными, сошел с коня своего и пал на колени свои прямо перед большого полка багряным знаменем, на котором вышит образ владыки Господа нашего Иисуса Христа, и из глубины души стал взывать громогласно: «О Владыка Вседержитель! Взгляни проницательным оком на этих людей, что твоею десницею созданы и твоею кровью искуплены от служения дьяволу. Вслушайся, Господи, в звучание молитв наших, обрати лицо на нечестивых, которые творят зло рабам твоим. И ныне, Господи Иисусе Христе, молюсь и поклоняюсь образу твоему святому, и пречистой твоей Матери, и всем святым, угодившим тебе, и крепкому и необоримому заступнику нашему и молебнику за нас, тебе, русский святитель, новый чудотворец Петр! На милость твою надеясь, дерзаем взывать и славить святое и прекрасное имя твое, и Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и во веки веков! Аминь».

Окончив молитву и сев на коня своего, стал он по полкам ездить с князьями и воеводами и каждому полку говорил: «Братья мои милые, сыны русские, все от мала и до велика! Уже, братья, ночь наступила, и день грозный приблизился — в эту ночь бодрствуйте и молитесь, мужайтесь и крепитесь, Господь с нами, сильный в битвах. Здесь оставайтесь, братья, на местах своих, без смятения. Каждый из вас пусть теперь изготовится, утром ведь уже невозможно будет приготовиться: ибо гости наши уже приближаются, стоят на реке на Непрядве, у поля Куликова изготовились к бою, и утром нам с ними пить общую чашу, друг другу передаваемую, ее ведь, друзья мои, еще на Руси мы возжелали. Ныне, братья, уповайте на Бога живого, мир вам пусть будет с Христом, так как утром не замедлят на нас пойти поганые сыроядцы».

Ибо уже ночь наступила светоносного праздника Рождества святой Богородицы. Осень тогда задержалась и днями светлыми еще радовала, была и в ту ночь теплынь большая и очень тихо, и туманы от росы встали. Ибо истинно сказал пророк: «Ночь не светла для неверных, а для верных она просветленная».

И сказал Дмитрий Волынец великому князю: «Хочу, государь, в ночь эту примету свою проверить»,— а уже заря померкла. Когда наступила глубокая ночь, Дмитрий Волынец, взяв с собою великого князя только, выехал на поле Куликово и, став между двумя войсками и поворотясь на татарскую сторону, услышал стук громкий, и клики, и вопль, будто торжища сходятся, будто город строится, будто гром великий гремит; с тылу же войска татарского волки воют грозно весьма, по правой стороне войска татарского вороны кличут и гомон птичий, громкий очень, а по левой стороне будто горы шатаются — гром страшный, по реке же Непрядве гуси и лебеди крыльями плещут, небывалую грозу предвещая. И сказал князь великий Дмитрию Волынцу: «Слышим, брат, — гроза страшная очень». И ответил Волынец: «Призывай, княже, Бога на помощь!»

И повернулся он к войску русскому — и была тишина великая. Спросил тогда Волынец: «Видишь ли что-нибудь, княже?» — тот же ответил: «Вижу: много огненных зорь поднимается...» И сказал Волынец: «Радуйся, государь, добрые это знамения, только Бога призывай и не оскудевай верою!»

И снова сказал: «И еще у меня есть примета проверить». И сошел с коня, и приник к земле правым ухом на долгое время. Поднявшись, поник и вздохнул тяжело. И спросил князь великий: «Что там, брат Дмитрий?» Тот же молчал и не хотел говорить ему, князь же великий долго понуждал его. Тогда он сказал: «Одна примета тебе на пользу, другая же — к скорби. Услышал я землю, рыдающую двояко: одна сторона, точно какая-то женщина, громко рыдает о детях своих на чужом языке, другая же сторона, будто какая-то дева, вдруг вскрикнула громко печальным голосом, точно в свирель какую, так что горестно слышать очень. Я ведь до этого много теми приметами битв проверил, оттого теперь и рассчитываю на милость Божию — молитвою святых страстотерпцев Бориса и Глеба, родичей ваших, и прочих чудотворцев, русских хранителей, я жду поражения поганых татар. А твоего христолюбивого войска много падет, но, однако, твой верх, твоя слава будет».

Услышав это, князь великий прослезился и сказал: «Господу Богу все возможно: всех нас дыхание в его руках!» И сказал Волынец: «Не следует тебе, государю, этого войску рассказывать, но только каждому воину прикажи Богу молиться и святых его угодников призывать на помощь. А рано утром прикажи им сесть на коней своих, каждому воину, и вооружиться крепко и крестом осенить себя: это ведь и есть оружие на противников, которые утром свидятся с нами».

В ту же ночь великий князь поставил некоего мужа, по имени Фома Кацибей, разбойника, за его мужество стражем на реке на Чурове для крепкой охраны от поганых. Его исправляя, Бог удостоил его в ночь эту видеть зрелище дивное. На высоком месте стоя, увидел он облако, с востока идущее, большое очень, будто какие войска к западу шествуют. С южной же стороны пришли двое юношей, одетые в светлые багряницы, лица их сияли, будто солнца, в обеих руках острые мечи, и сказали предводителям войска: «Кто вам велел истребить отечество наше, которое нам Господь даровал?» И начали их рубить и всех порубили, ни один из них не спасся. Тот же Фома, с тех пор целомудрен и благоразумен, уверовал в Бога, а о том видении рассказал наутро великому князю одному. Князь же великий сказал ему: «Не говори того, друже, никому», — и, воздев руки к небу, стал плакать, говоря: «Владыко Господи человеколюбец! Молитв ради святых мучеников Бориса и Глеба помоги мне, как Моисею на амаликетян, и как старому Ярославу на Святополка, и прадеду моему великому князю Александру на похвалявшегося короля римского, пожелавшего разорить отечество его. Не по грехам же моим воздай мне, но излей на нас милость свою, простри на нас милосердие свое, не дай нас в осмеяние врагам нашим, чтобы не издевались над нами враги наши, не говорили страны неверных: “Где же Бог, на которого они так надеялись?” Но помоги, Господи, христианам, ими ведь славится имя твое святое!»

И отослал князь великий брата своего, князя Владимира Андреевича, вверх по Дону в дубраву, чтобы там затаился полк его, дав ему лучших воинов из свиты своей, удалых витязей, твердых воинов. А еще с ним отправил знаменитого своего воеводу Дмитрия Волынского и других многих.

Когда же настал, месяца сентября в восьмой день, великий праздник Рождества святой Богородицы, на рассвете в пятницу, когда всходило солнце и туманное утро было, начали христианские стяги развеваться и трубы боевые во множестве звучать. И вот уже русские кони взбодрились от звука трубного, и каждый воин идет под своим знаменем. И радостно было видеть полки, выстроенные по совету твердого воеводы Дмитрия Боброка Волынца.

Когда же наступил второй час дня, начали звуки труб у обоих войск возноситься, но татарские трубы словно онемели, а русские трубы загремели громче. Полки же еще не видят друг друга, ибо утро было туманное. А в это время, братья, земля стонет страшно, грозу великую предрекая на восток вплоть до моря, а на запад до самого Дуная, и огромное то поле Куликово прогибается, а реки выступили из берегов своих, ибо никогда не было столько людей на месте том.

Когда же князь великий пересел на лучшего коня, поехал по полкам и говорил в великой печали сердца своего, то слезы потоками текли из очей его: «Отцы и братья мои, Господа ради сражайтесь и святых ради церквей и веры ради христианской, ибо эта смерть нам ныне не смерть, но жизнь вечная; и ни о чем, братья, земном не помышляйте, не отступим ведь, и тогда венцами победными увенчает нас Христос Бог и спаситель душ наших».

Укрепив полки, снова вернулся под свое знамя черное, и сошел с коня, и на другого коня сел, и сбросил с себя одежду царскую, и в простую облекся. Прежнего же коня своего отдал Михаилу Андреевичу Бренку и ту одежду на него надел, ибо любил он его сверх меры, и знамя свое багряное повелел оруженосцу своему над Бренком держать. Под тем знаменем и убит был вместо великого князя.

Князь же великий стал на месте своем и, сняв с груди своей живоносный крест, на котором были изображены страдания Христовы и в котором находился кусочек живоносного древа, восплакал горько и сказал: «Итак, на тебя надеемся, живоносный Господень крест, в том же виде явившийся греческому царю Константину, когда он вышел на бой с нечестивыми и чудесным твоим видом победил их. Ибо не могут поганые нечестивые половцы твоему образу противостоять; так, Господи, и покажи милость свою на рабе твоем!»

В это же время пришел к нему посланный с грамотами от преподобного старца игумена Сергия, а в грамотах написано: «Великому князю, и всем русским князьям, и всему православному войску — мир и благословение!» Князь же великий, прослушав писание преподобного старца и расцеловав посланца с любовью, тем письмом укрепился, точно какими-нибудь твердыми бронями. А еще дал посланный старец от игумена Сергия хлебец пречистой Богородицы, князь же великий принял хлебец святой и простер руки свои, вскричав громогласно: «О великое имя всесвятой Троицы, о пресвятая госпожа Богородица, помоги нам молитвами той обители и преподобного игумена Сергия; Христе Боже, помилуй и спаси души наши!»

И сел на лучшего своего коня, и, взяв копье свое и палицу железную, выехал из рядов, хотел раньше всех сам сразиться с погаными от великой печали души своей, за свою великую обиду, за святые церкви и веру христианскую. Многие же русские богатыри, удержав его, помешали ему сделать это, говоря: «Не следует тебе, великому князю, прежде всех самому в бою биться, тебе следует в стороне стоять и на нас смотреть, а нам нужно биться и мужество свое и храбрость перед тобой показать: если тебя Господь спасет милостью своею, то ты будешь знать, кого чем наградить. Мы же готовы все в этот день головы свои положить за тебя, государь, и за святые церкви, и за православное христианство. Ты же должен, великий князь, рабам своим, насколько кто заслужит своей головой, память сотворить, как Леонтий-царь Феодору Тирону, в книге соборные записать наши имена, чтобы помнили русские сыны, которые после нас будут. Если же тебя одного погубим, то от кого нам и ждать, что по нас поминание устроит? Если все спасемся, а тебя одного оставим, то какой нам успех? И будем как стадо овечье, не имеющее пастыря; влачится оно по пустыне, а набежавшие дикие волки рассеят его, и разбегутся овцы кто куда. Тебе, государь, следует себя спасти, да и нас».

Князь же великий прослезился и сказал: «Братья мои милые, русские сыны, доброй вашей речи я не могу ответить, а только благодарю вас, ибо вы воистину благие рабы Божьи. Ведь хорошо вы знаете о мучении Христова страстотерпца Арефы. Когда его мучили и приказал царь вести его перед народом и мечом зарубить, доблестные его друзья, один перед другим торопясь, каждый из них свою голову палачу под меч преклонял вместо Арефы, вождя своего, понимая славу поступка своего. Арефа же, вождь, сказал воинам своим: “Так знайте, братья мои, у земного царя не я ли больше вас почтен был, земную славу и дары приняв? Так и ныне впереди идти подобает мне также к небесному царю, голове моей следует первой отсеченной быть, а точнее сказать — увенчанной”. И, подступив, палач отрубил голову его, а потом и воинам его отсек головы. Так же и я, братья. Кто больше меня из русских сынов почтен был и благое беспрестанно принимал от Господа? А ныне зло нашло на меня, неужели не смогу я претерпеть: ведь из-за меня одного это все и воздвиглось. Не могу видеть вас, побеждаемых, и все, что последует, не смогу перенести, потому и хочу с вами ту же общую чашу испить и тою же смертью погибнуть за святую веру христианскую! Если умру — с вами, если спасусь — с вами!»

И вот уже, братья, в то время полки ведут: передовой полк ведет князь Дмитрий Всеволодович да брат его, князь Владимир Всеволодович, а с правой руки полк ведет Микула Васильевич с коломенцами, а с левой руки полк ведет Тимофей Волуевич с костромичами. Многие же полки поганых бредут со всех сторон: от множества войска нет им места, где сойтись. Безбожный же царь Мамай, выехав на высокое место с тремя князьями, наблюдает людское кровопролитие.

Увидев, что настал третий час дня, князь великий произнес: «Вот уже гости наши приблизились и передают друг другу круговую чашу, первые уже испили ее, и возвеселились, и уснули, ибо уже время пришло и час настал храбрость свою каждому показать». И стегнул каждый воин своего коня, и воскликнули все единогласно: «С нами Бог!» — и еще: «Боже христианский, помоги нам!», — а поганые татары своих богов стали призывать.

И сошлись грозно обе силы великие, твердо сражаясь, жестоко друг друга уничтожая, испускали дух не только от оружия, но и от ужасной тесноты — под конскими копытами, ибо невозможно было вместиться всем на том поле Куликове: было поле то тесное между Доном и Мечею. На том ведь поле сильные войска сошлись, из них выступали кровавые зори, а в них трепетали сверкающие молнии от блеска мечей. И был треск и гром великий от преломленных копий и от ударов мечей, так что нельзя было в этот горестный час никак обозреть то свирепое побоище. Ибо в один только час, в мановение ока, сколько тысяч погибло душ человеческих, созданий Божьих! Воля Господня свершается: час и третий, и четвертый, и пятый, и шестой твердо бьются неослабно христиане с погаными половцами.

Когда же настал седьмой час дня, по Божьему попущению и за наши грехи начали поганые одолевать. Вот уже из знатных мужей многие перебиты, богатыри же русские, и воеводы, и удалые люди, будто деревья дубравные, клонятся к земле под конские копыта: многие сыны русские сокрушены. И самого великого князя ранили сильно, и с коня его сбросили, он с трудом выбрался с поля, ибо не мог уже биться, и укрылся в чаще, и Божьею помощью сохранен был. Много раз стяги великого князя подсекали, но не истребили их Божьею милостью, они еще больше утвердились.

Это мы слышали от верного очевидца, который находился в полку Владимира Андреевича; он поведал великому князю, говоря: «В шестой час этого дня видел я, как над вами разверзлось небо, из которого вышло облако, будто багряная заря над войском великого князя, скользя низко. Облако же то было наполнено руками человеческими, и те руки распростерлись над великим полком как бы проповеднически или пророчески. В седьмой час дня облако то много венцов держало и опустило их на войско, на головы христиан».

Поганые же стали одолевать, а христианские полки поредели — уже мало христиан, а все поганые. Увидев же такую погибель русских сынов, князь Владимир Андреевич не смог сдержаться и сказал Дмитрию Волынцу: «Так какая же польза в стоянии нашем? какой успех у нас будет? кому нам пособлять? Уже наши князья и бояре, все русские сыны, жестоко погибают от поганых, будто трава клонится!» И ответил Дмитрий: «Беда, княже, велика, но еще не пришел наш час: начинающий раньше времени вред себе принесет; ибо колосья пшеничные подавляются, а сорняки растут и буйствуют над благорожденными. Так что немного потерпим до времени удобного и в тот час воздадим по заслугам противникам нашим. Ныне только повели каждому воину Богу молиться прилежно и призывать святых на помощь, и с этих пор снизойдет благодать Божья и помощь христианам». И князь Владимир Андреевич, воздев руки к небу, прослезился горько и сказал: «Боже, Отец наш, сотворивший небо и землю, помоги народу христианскому! Не допусти, Господи, радоваться врагам нашим над нами, мало накажи и много помилуй, ибо милосердие твое бесконечно!» Сыны же русские в его полку горько плакали, видя друзей своих, поражаемых погаными, непрестанно порывались в бой, словно званые на свадьбу сладкого вина испить. Но Волынец запретил им это, говоря: «Подождите немного, буйные сыны русские, наступит ваше время, когда вы утешитесь, ибо есть вам с кем повеселиться!»

И вот наступил восьмой час дня, когда ветер южный потянул из-за спины нам, и воскликнул Волынец голосом громким: «Княже Владимир, наше время настало и час удобный пришел!» — и прибавил: «Братья моя, друзья, смелее: сила Святого Духа помогает нам!»

Соратники же друзья выскочили из дубравы зеленой, словно соколы испытанные сорвались с золотых колодок, бросились на бескрайние стада откормленные, на ту великую силу татарскую; а стяги их направлены твердым воеводою Дмитрием Волынцем: и были они, словно Давидовы отроки, у которых сердца будто львиные, точно лютые волки на овечьи стада напали и стали поганых татар сечь немилосердно.

Поганые же половцы увидели свою погибель, закричали на своем языке, говоря: «Увы нам, Русь снова перехитрила: младшие с нами бились, а лучшие все сохранились!» И повернули поганые, и показали спины, и побежали. Сыны же русские, силою Святого Духа и помощью святых мучеников Бориса и Глеба, разгоняя, рубили их, точно лес вырубали — будто трава под косой ложится за русскими сынами под конские копыта. Поганые же на бегу кричали, говоря: «Увы нам, чтимый нами царь Мамай! Вознесся ты высоко — и в ад сошел ты!» И многие раненые наши, и те помогали, рубя поганых без милости: один русский сто поганых гонит.

Безбожный же царь Мамай, увидев свою погибель, стал призывать богов своих: Перуна и Салавата, и Раклия, и Хорса, и великого своего пособника Магомета. И не было ему помощи от них, ибо сила Святого Духа, точно огонь, сжигает их.

И Мамай, увидев новых воинов, что, будто лютые звери, скакали и разрывали врагов, как овечье стадо, сказал своим: «Бежим, ибо ничего доброго нам не дождаться, так хотя бы головы свои унесем!» И тотчас побежал поганый Мамай с четырьмя мужами в излучину моря, скрежеща зубами своими, плача горько, говоря: «Уже нам, братья, в земле своей не бывать, а жен своих не ласкать, а детей своих не видать, ласкать нам сырую землю, целовать нам зеленую мураву, и с дружиной своей уже нам не видеться, ни с князьями, ни с боярами!»

И многие погнались за ними и не догнали, потому что кони их утомились, а у Мамая свежи кони его, и ушел он от погони.

И это все случилось милостью Бога всемогущего и пречистой Матери Божьей и молением и помощью святых страстотерпцев Бориса и Глеба, которых видел Фома Кацибей-разбойник, когда на страже стоял, как уже написано выше. Некоторые же гнались за татарами и, всех добив, возвращались, каждый под свое знамя.

Князь же Владимир Андреевич стал на поле боя под багряным знаменем. Страшно, братья, зреть тогда, и жалостно видеть и горько взглянуть на человеческое кровопролитие: как морское пространство, а трупов человеческих — как сенные стога: быстрый конь не может скакать, и в крови по колено брели, а реки три дня кровью текли.

И сказали литовские князья: «Мы думаем, что жив он, но ранен тяжело; что, если средь мертвых трупов лежит?» Другой же воин сказал: «Я видел его в седьмом часу твердо бьющимся с погаными палицею своею». Еще один сказал: «Я видел его позже того: четыре татарина напали на него, он же твердо бился с ними». Некий князь, именем Стефан Новосильский, тот сказал: «Я видел его перед самым твоим приходом, пешим шел он с побоища, израненный весь. Оттого не мог я ему помочь, что преследовали меня три татарина и милостью Божьей едва от них спасся, а много зла от них принял и очень измучился».

Князь же Владимир сказал: «Братья и други, русские сыны, если кто в живых брата моего сыщет, тот воистину первым будет средь нас!» И рассыпались все по великому, могучему и грозному полю боя, ищучи победы победителя. И некоторые набрели на убитого Михаила Андреевича Бренка: лежит в одежде и в шлеме, что ему дал князь великий; другие же набрели на убитого князя Федора Семеновича Белозерского, сочтя его за великого князя, потому что похож был на него.

Два же каких-то воина отклонились на правую сторону в дубраву, один именем Федор Сабур, а другой Григорий Холопищев, оба родом костромичи. Чуть отошли от места битвы — набрели на великого князя, избитого и израненного всего и утомленного, лежал он в тени срубленного дерева березового. И увидели его и, слезши с коней, поклонились ему. Сабур же тотчас вернулся поведать о том князю Владимиру и сказал: «Князь великий Дмитрий Иванович жив и царствует вовеки!»

Все князья и воеводы, прослышав об этом, быстро устремились и пали в ноги ему, говоря: «Радуйся, князь наш, подобный прежнему Ярославу, новый Александр, победитель врагов: победы этой честь тебе принадлежит!» Князь же великий едва проговорил: «Что там, — поведайте мне». И сказал князь Владимир: «Милостью Божьей и пречистой его Матери, помощью и молитвами сродников наших святых мучеников Бориса и Глеба, и молитвами русского святителя Петра, и пособника нашего и вдохновителя игумена Сергия, — тех всех молитвами враги наши побеждены, мы же спаслись».

И привели ему коня, и, сев на коня и выехав на великое, страшное и грозное место битвы, увидел в войске своем убитых очень много, а поганых татар вчетверо больше того убитых, и, обратясь к Волынцу, сказал: «Воистину, Дмитрий, не лжива примета твоя, подобает тебе всегда воеводою быть».

И поехал с братом своим и с оставшимися князьями и воеводами по месту битвы, восклицая от боли сердца своего и слезами обливаясь, и так сказал: «Братья, русские сыны, князья, и бояре, и воеводы, и слуги боярские! Судил вам Господь Бог такою смертью умереть. Положили вы головы свои за святые церкви и за православное христианство». И немного погодя подъехал к месту, на котором лежали убитые вместе князья белозерские: настолько твердо бились, что один за другого погибли. Тут же поблизости лежал убитый Михаил Васильевич; став же над ними, любезными воеводами, князь великий начал плакать и говорить: «Братья мои князья, сыны русские, если имеете смелость пред Богом, помолитесь за нас, чтобы вместе с вами нам у Господа Бога быть, — ибо знаю, что послушает вас Бог!»

И дальше поехал, и нашел своего наперсника Михаила Андреевича Бренка, а около него лежит стойкий страж Семен Мелик, поблизости от них Тимофей Волуевич убитый. Став же над ними, князь великий прослезился и сказал: «Брат мой возлюбленный, из-за сходства со мною убит ты. Какой же раб так может господину служить, как этот, ради меня сам на смерть добровольно грядущий! Воистину древнему Авису подобен, который был в войске Дария Персидского и так же, как ты, поступил». Так как лежал тут и Мелик, сказал князь над ним: «Стойкий мой страж, крепко охраняем был я твоею стражею». Приехал и на другое место, увидел Пересвета-монаха, а перед ним лежит поганый печенег, злой татарин, будто гора, и тут же вблизи лежит знаменитый богатырь Григорий Капустин. Повернулся князь великий к своим и сказал: «Видите, братья, зачинателя своего, ибо этот Александр Пересвет, пособник наш, благословенный игуменом Сергием, и победил великого, сильного, злого татарина, от которого испили бы многие люди смертную чашу».

И отъехав на новое место, повелел он трубить в сборные трубы, созывать людей. Храбрые же витязи, достаточно испытав оружие свое над погаными татарами, со всех сторон бредут на трубный звук. Шли весело, ликуя, песни пели: те пели богородичные, другие — мученические, иные же — псалмы, — все христианские песни. Каждый воин идет, радуясь, на звук трубы.

Когда же собрались все люди, князь великий стал посреди них, плача и радуясь: об убитых плачет, а о здравых радуется. Говорил же: «Братья мои, князья русские, и бояре поместные, и служилые люди всей земли! Подобает вам так служить, а мне — по достоинству восхвалить вас. Если же сбережет меня Господь и буду на своем престоле, на великом княжении в граде Москве, тогда по достоинству одарю вас. Теперь же вот что сделаем: каждый ближнего своего похороним, чтобы не попали зверям на съедение тела христианские».

Стоял князь великий за Доном на поле боя восемь дней, пока не отделили христиан от нечестивых. Тела христиан в землю погребли, нечестивых тела брошены были зверям и птицам на растерзание.

И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Сосчитайте, братья, скольких воевод нет, скольких служилых людей». Говорит боярин московский, именем Михаил Александрович, а был он в полку у Микулы у Васильевича, счетчик был гораздый: «Нет у нас, государь, сорока бояр московских, да двенадцати князей белозерских, да тринадцати бояр — посадников новгородских, да пятидесяти бояр Новгорода Нижнего, да сорока бояр серпуховских, да двадцати бояр переяславских, да двадцати пяти бояр костромских, да тридцати пяти бояр владимирских, да пятидесяти бояр суздальских, да сорока бояр муромских, да тридцати трех бояр ростовских, да двадцати бояр дмитровских, да семидесяти бояр можайских, да шестидесяти бояр звенигородских, да пятнадцати бояр угличских, да двадцати бояр галичских, а младшим дружинникам и счета нет; но только знаем: погибло у нас дружины всей двести пятьдесят тысяч и три тысячи, а осталось у нас дружины пятьдесят тысяч».

И сказал князь великий: «Слава тебе, высший Творец, царь небесный, милостивый Спас, что помиловал нас, грешных, не отдал в руки врагов наших, поганых сыроядцев. А вам, братья, князья, и бояре, и воеводы, и младшая дружина, русские сыны, суждено место между Доном и Непрядвой, на поле Куликове, на речке Непрядве. Положили вы головы свои за землю Русскую, за веру христианскую. Простите меня, братья, и благословите в сей жизни и в будущей!» И плакал долгое время, и сказал князьям и воеводам своим: «Поедем, братья, в свою землю Залесскую, к славному граду Москве, вернемся в свои вотчины и дедины: чести мы себе добыли и славного имени!»

Поганый же Мамай тогда побежал с побоища, и достиг города Кафы, и, утаив свое имя, вернулся в свою землю, не в силах вытерпеть, видя себя побежденным, посрамленным и поруганным. И снова гневался, сильно ярясь, и еще зло замышлял на Русскую землю, словно лев рыкая и будто неутолимая ехидна. И, собрав оставшиеся силы свои, снова хотел изгоном идти на Русскую землю. И когда он так замыслил, внезапно пришла к нему весть, что царь по имени Тохтамыш с востока, из самой Синей Орды, идет на него. И Мамай, который изготовил войско для похода на Русскую землю, с тем войском пошел против царя Тохтамыша. И встретились на Калке, и был между ними бой большой. И царь Тохтамыш, победив царя Мамая, прогнал его, Мамаевы же князья, и союзники, и есаулы, и бояре били челом Тохтамышу, и принял тот их, и захватил Орду, и сел на царстве. Мамай же убежал снова в Кафу один; утаив свое имя, скрывался здесь, и опознан был каким-то купцом, и тут убит он был фрягами; и так зло потерял жизнь свою. Об этом же кончим здесь.

Ольгерд же Литовский, прослышав, что князь великий Дмитрий Иванович победил Мамая, возвратился восвояси со стыдом великим. Олег же Рязанский, узнав, что хочет князь великий послать на него войско, испугался и убежал из своей вотчины с княгинею и с боярами; рязанцы же били челом великому князю, и князь великий посадил в Рязани своих наместников.

Источник: Поле Куликово. Сказания о битве на Дону. Составление, подготовка текстов, послесловие и примечания Л.А.Дмитриева. (Вступительная статья Д.С.Лихачева). М., 1980. С.110-217. || Оригинал: вариант О Основной редакции "Сказания..." по списку ГПБ, О.IV.22, рукопись середины XVI в.

OCR - О.Лицкевич, 2002.

НАЧАЛО ПОВЕСТИ, КАКО ДАРОВА БОГ ПОБЕДУ ГОСУДАРЮ ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ ДМИТРЕЮ ИВАНОВИЧУ ЗА ДАНОМ НАД ПОГАНЫМ МАМАЕМ, И МОЛЕНИЕМ ПРЕЧИСТЫА БОГОРОДИЦА И РУСЬСКЫХ ЧЮДОТВОРЦЕВ ПРАВОСЛАВНОЕ ХРИСТИАНСТВО - РУССКУЮ ЗЕМЛЮ БОГ ВЪЗВЫСИ, А БЕЗБОЖНЫХ АГАРЯН ПОСРАМИ

Хощу вам, братие, брань поведати новыа победы, како случися брань на Дону великому князю Димитрию Ивановичю и всем православным христианом с поганым Мамаем з безбожными агаряны. И възвыси бог род христианскый, а поганых уничижи и посрами их суровство, яко же вь прежняя времена Гедеону над мадиамы и преславному Моисию над фараоном. Подобаеть нам поведати величество и милость божию, како сътвори господь волю боящихся его, како пособьствова господь великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его князю Владимеру Андреевичю над безбожными половци и агаряны.

Попущением божиим за грехы наша, от навождениа диаволя въздвижеся князь от въсточныа страны, имянем Мамай, еллин сый верою, идоложрец и иконоборец, злый христьанскый укоритель. И начат подстрекати его диавол и вниде вь сердце его напасть роду христианскому, и наусти его, како разорити православную веру, и оскверънити святыя церкви, и всему христианству хощеть покорену от него быти, яко бы ся не славило господне имя в людех его. Господь же нашь бог, царь и творец всеа твари, елико хощетъ, тъ и творить.

Он же безбожный Мамай начат хвалитися и поревновав второму Иулиану отступнику, царю Батыю, и нача спрашывати старых татар, како царь Батый пленил Русскую землю. И начаша ему сказывати старые татарове, како пленил Русскую землю царь Батый, как взял Киев и Владимерь, и всю Русь, словенскую землю, и великого князя Юрья Дмитреевичя убил, и многых православных князей избил, и святыа церкви оскьверни, и многы манастыри и села пожже, и въ Володимере вселенскую церковь златаверхую разграбил. Ослеплену же ему умом, того бо не разуме, како господу годе, тако и будетъ. Яко же въ оны дни Иерусалим пленен бысть Титом Римскым и Навходнасором царем вавилонскым за их съгрешениа и маловерие - нъ не до конца прогневается господь, ни въ векы враждует.

Слышав же безбожный Мамай от своих старых татар и нача подвижен быти и диаволом палим непрестанно, ратуа на христианство. И бе в себе нача глаголати къ своим еулпатом и ясаулом, и князем, и воеводам, и всем татаром яко: "Аз не хощу тако сътворити, яко же Батый, нъ егда доиду Руси и убию князя их, и которые грады красные довлеють нам, и ту сядем и Русью владеем, тихо и безмятежно пожывем". А не ведый того оканный, яко господня рука высока есть.

И по малех днех перевезеся великую реку Волгу съ всеми силами. И ины же многы орды къ своему великому въинству съвокупи и глагола им: "Пойдем на Русскую землю и обогатеем русскым златом!" Поиде же безбожный на Русь, акы лев ревый пыхаа, акы неутолимая ехыдна гневом дыша. И доиде же до усть рекы Вороножа и распусти всю силу свою и заповеда всем татаром своим яко: "Да не пашете ни един вас хлеба, будите готовы на русскыа хлебы!"

Слышав же то князь Олег Резанскый, яко Мамай кочуеть на Вороноже, а хощеть ити на Русь, на великого князя Дмитриа Ивановича Московскаго. Скудость же бысть ума въ главе его, посла сына своего к безбожному Мамаю с великою честью и съ многыми дары и писа грамоты своа к нему сице: "Въсточному великому и волному, царем царю Мамаю - радоватися! Твой посаженик и присяжник Олег, князь резанскый, много тя молить. Слышах, господине, яко хощеши итти на Русскую землю, на своего служебника князя Димитриа Ивановича Московъскаго, огрозитися ему хощеши. Ныне же, господине всесветлый царю, приспе твое время: злата, и сребра, и богатьства много наплънися земля Московскаа и всякого узорочиа твоему царству на потребу. А князь Дмитрей Московской человек христиан, егда услышить имя ярости твоеа, то отбежить в далниа отокы своа: любо в Новъгород Великый, или на Белоозеро, или на Двину, а многое богатьство московское и злато - все въ твоих руках будеть и твоему въйску в потребу. Меня же раба твоего, Олга Резанскаго, дръжава твоа пощадить, царю. Аз бо ти велми устрашаю Русь и князя Дмитриа. И еще молим тя, царю, оба раби твои, Олег Резанскый и Ольгорд Литовскый, обиду приахом велику от того великого князя Дмитриа Ивановичя, и где будеть о своей обиде твоим имянем царьскым погрозим ему, он же о том не радить. И еще, господине царю, град мой Коломну за себя заграбил. И о том о всем, царю, жалобу творим тебе".

А другаго же посла скоро своего вестника князь Олег Резанскый с своим написанием, написание же таково в грамотах: "К великому князю Олгорду Литовъскому - радоватися великою радостию! Ведомо бо, яко издавна еси мыслил на великого князя Дмитриа Ивановичя Московскаго, чтобы его згонити с Москвы а самому владети Москвою. Ныне же, княже, приспе время наше, яко великый царь Мамай грядеть на него и на землю его. Ныне же, княже, мы оба приложимся къ царю Мамаю, вем бо, яко царь дасть тебе град Москву, да и иные грады, которые от твоего княжениа, а мне дасть град Коломну, да Владимерь, да Муром, иже от моего княжениа близ стоять. Аз же послах своего посла къ царю Мамаю с великою честью и съ многыми дары. Еще же и ты пошли своего посла и каковы имаши дары и ты пошли к нему, и грамоты свои списав, елико сам веси, паче мене разумееши".

Князь же Олгорд Литовскый, слышав то, велми рад бысть за велику похвалу другу своему князю Олгу Резанскому. И посылаеть скоро посла къ царю Мамаю с великыми дары и съ многою тешью царьскою. А пишеть свои грамоты сице: "Въсточному великому царю Мамаю! Князь и Олгорд Литовскый, присяжник твой, много тя молить! Слышах, господине, яко хощеши казнити свой улус, своего служебника, московскаго князя Дмитриа. И того ради молю тя, волный царю, раб твой, яко велику обиду творить князь Дмитрей Московской улуснику твоему князю Ольгу Резанскому, да и мне тако же велику пакость дееть. Господине царю волный Мамаю! Да приидеть дръжава твоего царства ныне до наших мест, да внидеть, царю, твое смотрение нашеа грубости от московскаго князя Дмитриа Ивановичя".

Помышляше же в себе, глаголющи, Олег Резанскый и Олгорд Литовскый: "Яко егда услышить князь Дмитрей царев приход и ярость его и нашу присягу к нему, тъ отбежыть с Москвы въ Великый Новъград, или на Белоозеро, или на Двину. А мы сядем на Москве и на Коломне. Егда же царь приидеть, и мы его з болшими дары срящем и с великою честию и умолим его, и възвратится царь въ свои орды, а мы княжение Московское царевым велением разделим себе, ово к Вилне, ово к Резани , и имать нам дати царь Мамай ярлыкы своа и родом нашим по нас". Не ведаху бо, что помышляюще и что се глаголюще, акы несмыслени младые дети, неведяще божиа силы и владычня смотрениа. По истинне бо рече: "Аще кто к богу веру з добрыми делы и правду въ сердци дръжыт и на бога упование възлагаеть, и того человека господь не дасть в поношение врагом быти и в посмех".

А огосударь князь великий Дмитрей Ивановичь смирен человек и образ нося смиреномудрия, небесных желаа и чаа от бога будущих вечных благ, не ведый того, что на него съвещевають зол съвет ближнии его друзи. О таковых бо пророк рече: "Не сътвори ближнему своему зла и не рой, ни копай врагу своему ямы. На бога творца въскладай. Господь бог можеть живити и мертвити".

Приидоша же послы къ царю Мамаю от Олгорда Литовскаго и от Олга Резанскаго и принесоша ему многыа дары и написаныа книгы. Царь же приат дары с любовию и книгы, и розслушав въ грамотах, и послов чествовав отпусти, и написа отписание сицева: "Волгорду Литовскому и Ольгу Резанскому. На дарех ваших и за хвалу вашу, что приписастеся ко мне, елико хощете от мене вотчины русскые, тем отдарю вас. А вы ко мне присягу имейте и сретите мене, елико где успеете, и одолейте своего недруга. Мне убо ваша помощь не добре удобна: нъ аще бых аз ныне хотел своею силою великою и аз бы древний Иерусалим пленил, яко же и халдеи. Нъ ныне чести вашей хощу, моим имянем царьскым и грозою, а вашею присягою и рукою вашею распужен будеть князь Дмитрей Московскый, и огрозится имя ваше въ странах ваших моею грозою. Мне убо царю достоить победити царя, подобна себе, то мне подобаеть и довлееть царьскаа чесьть получити. А вы ныне пойдите от меня и рците князем своим глаголы моя".

Послы же възъвратившеся от царя къ своим князем и сказаша им, яко: "Царь Мамай здравить и велми вам за хвалу вашу великую добр глагол глаголеть". Они же скудни умом възрадовашася о суетнем привете безбожнаго царя, а не ведуще того, яко бог даеть власть, ему же хощеть. Ныне же едина вера, едино крещение, а къ безбожному приложишяся вкупе гонити православную веру Христову. О таковых бо пророк рече: "Поистине сами отсекошяся своеа добрыа масличны и присадишяся к дивии масличне".

Князь же Олег Резанскый начат поспешывати, слати к Мамаеви послы и рече: "Подвизайся, царю, скорее к Руси". Глаголет бо премудрость: "Путь нечестивых не спешится, нъ събирают себе досажениа и понос". Ныне же сего Олга оканнаго новаго Святоплъка нареку.

Слышав же то, князь великий Дмитрей Ивановичь, яко грядеть на него безбожный царь Мамай и съ многыми ордами и съ всеми силами, неуклонно яряся на христианство и на Христову веру и ревнуя безглавному Батыю, князь же великий Дмитрий Ивановичь велми опечалися о безбожных нахождении. И став пред святою иконою господня образа, яже въ зглавии его стояще, и пад на колену свою, нача молитися и рече: "Господи! Аз, грешный, смею ли молитися тебе, смиреный раб твой? то к кому простру уныние мое? нъ на тебя надеюся, господи, и възвергу печаль мою. И ты, господи, царю, владыко, светодателю, не сътвори нам, господи, яко же отцем нашим, иже наведе на них и на грады их злаго Батыа, и еще бо, господи, тому страху и трепету в нас суще велику. И ныне, господи, царю, владыко, не до конца прогневайся на нас, вем бо, господи, яко мене ради, грешнаго, хощеши всю землю нашу погубити; аз бо съгреших пред тобою паче всех человек. Сътвори ми, господи, слез моих ради, яко Иезекию, и укроти, господи, сердце свирепому сему зверю!" Въсклонся и рече: "На господа уповах - и не изнемогу". И посла по брата своего по князя Владимера Андреевичя в Боровеск, и по все князи русские скорые гонци розослав, и по вся воеводы местныа, и по дети боярскые, и по все служылые люди. И повеле им скоро быти у себя на Москве.

Князь же Владимер Андреевичь прииде вборзе к Москве и вси князи и воеводы. Князь же великий Дмитрей Ивановичь, поим брата своего князя Владимера Андреевичя, прииде къ преосвященному митрополиту Киприану и рече ему: "Веси ли, отче нашь, ныне настоащую сию беду великую, яко безбожный царь Мамай грядеть на нас, неуклонным образом ярость нося?" Митрополит же рече великому князю: "Повежь ми, господине, чим еси пред ним не исправилъся?" Князь же великый рече: "Испытахомся, отче, повелику, яко все по отець наших преданию, еще же нъипаче въздахом ему". Митрополит же рече: "Видиши ли, господине, попущением божиим, наших ради съгрешений идеть пленити землю нашу, нъ вам подобаеть, князем православным, тех нечестивых дарми утолити четверицею сугубь. Аще того ради не смерится, ино господь его смирить, того ради господь гръдым противится, а смиренным благодать дает. Тако же случися иногда Великому Василию в Кесарии: егда злый отступник Иулиан, идый в пръсы, и хоте разорити град его Кесарию, Василий же Великий помолися съ всеми христианы господу богу и събра много злата и посла к нему, дабы его пресъступника утолити. Он же оканный паче възярися, и господь посла на него въина своего Меркуриа погубити его. И невидимо пронзен бысть в сердце нечестивый, жывот свой зле сконча. Ты же, господине, възми злато, елико имаши, и пошли противу его и паче исправися пред ним".

Князь же великий Дмитрей Ивановичь избраннаго своего юношу, доволна суща разумом и смыслом, имянем Захарию Тютьшова , и дасть ему два толмача, умеюща язык половетцьскый, и посылаеть с ним много злата к нечестивому царю Мамаю. Захариа же, дойде земли Резанской и слышав, яко Олег Резаньскый и Олгорд Литовскый приложылися поганому царю Мамаю, послав скоро вестника тайно к великому князю.

Князь же великий Дмитрей Ивановичь, слышав ту весть, нача сердцем болети и наплънися ярости и горести, и нача молитися: "Господи боже мой, на тя надеюся, правду любящаго. Аще ми враг пакости дееть, то подобаеть ми тръпети, яко искони есть ненавистник и враг роду христианскому; си же мои друзи искрньнии тако умыслиша на мя. Суди, господи, между ими и мною, аз бо им ни единого зла не сътворих, разве даров и чьсти от них приимах, а им противу тако же даровах. Нъ суди, господи, по правде моей, да скончается злоба грешных".

И поим брата своего, князя Владимера Андреевича, и пойде второе къ преосвященному митрополиту и поведаа ему, како Олгорд Литовскый и Олег Резанскый съвокупилися с Мамаем на ны. Преосвященный же митрополит рече: "Сам пакы, господине, кою обиду сътвор еси има?" Князь же великий прослезися и рече: "Аще есми пред богом грешен или человекы, а пред ними есми ни единыа черты не преступих по отець своих закону. Веси бо, отче, и сам, яко доволен есьми своими отокы, а им никою обиду не сътворих и не вем, что ради умножышяся на мя стужающеи ми". Преосвященный же митрополит рече: "Сыну мой, господине князь великий, просвети си веселием очи сердца: закон божий чтеши и твориши правду, яко праведен господь и правду възлюби. Ныне же обыдоша тя, яко пси мнози, суетно и тщетно поучаются, ты же имянем господним противися им. Господь правдив и будеть ти въ правду помощник. А от всевидящего ока владычня где можеть избыти от крепкыа рукы его?"

Князь же великий Дмитрей Ивановичь з братом своим съ князем Владимером Андреевичем и съ всеми русскыми князи и воеводами здумаша, яко сторожу тверду уготовити в поле. И посла на сторожу изъбранных своих крепкых оружник: Родиона Ржевъскаго, Аньдреа Волосатаго, Василиа Тупика, Якова Ослябятова и иных с ними крепкых юнош. И повеле им на Тихой Сосне сторожу деати съ всякым усердием и под Орду ехати и язык добыти, истину слышати царева хотениа.

А сам князь великий по всей Русской земли скорые гонци розослав с своими грамотами по всем градом: "Да вси готови будете на мою службу, на брань з безбожными половци агаряны. Съвокуплени вси на Коломне, на мясопуст святыа Богородица".

И ти же сторожы замедлиша в поле, князь же великий вторую сторожу посла: Климента Полянина, Ивана Святослава Свесланина, Григориа Судокова и иных с ними,- заповеда им въскоре възвратитися. Они же стретоша Василиа Тупика: ведеть язык к великому князю, язык же царева двора, сановитых мужь. А поведаеть великому князю, что неуклонно Мамай грядеть на Русь и како обослалися и съвокупилися с ним Олег Резанскый и Олгорд Литовьскый. Не спешить бо царь того ради итти - осени ожыдает .

Слышав же князь великий от языка такову изложеную мысль и таково въстание безбожнаго царя, нача утешатися о бозе и укрепляше брата своего князя Владимера и вси князи русские и рече: "Братие князи русские, гнездо есмя князя Владимера Святославича Киевъского, ему же откры господь познати православную веру, яко же оному Еустафию Плакиде; иже просвети всю землю Русскую святым крещением, изведе нас от страстей еллиньскых и заповеда нам ту же веру святую крепко дръжати и хранити и поборати по ней. Аще кто еа ради постражеть, то въ оном веце съ святыми пръвомучившимися по вере Христове причтен будеть. Аз же, братие, за веру Христову хощу пострадати даже и до смерти". Они же ему реша вси купно, аки единеми усты: "Въистинну еси, государь, съвръшил закон божий и исплънил еси евангелъскую заповедь, рече бо господь: "Аще кто постражеть, имени моего ради, то въ будущий век сторицею въсприметь жывот вечный". И мы, государь, днесь готови есмя умрети с тобою и главы своя положыти за святую веру христианскую и за твою великую обиду".

Князь же великий Дмитрей Ивановичь, слышавъ то от брата своего князя Владимера Андреевича и от всех князей русскых, яко дръзають по вере поборати, и повеле всему въинству своему быти на Коломне на Успение святыа Богородица, яко: "Да переберу плъкы и коемуждо плъку въеводу учиню". И все множество людей, яко едиными усты реша: "Дай же нам, господи, течение се съвръшити, имени твоего ради святого".

И приидоша к нему князи белоозерскыа, подобни суще к боеви и велми учрежено въинство их: князь Феодор Семеновичь, князь Семен Михайлович, князь Андрей Кемъскый, князь Глеб Каргополской, и андомскыа князи ; приидоша же ярославскыа князи с своими силами: князь Андрей Ярославскый, князь Роман Прозоровскый, князь Лев Курбьскый, князь Дмитрей Ростовскый, и иныа убо многые князи.

Ту же, братие, стук стучить и аки гром гремит въ славнем граде Москве, то идеть силнаа рать великого князя Дмитрея Ивановича, а гремять русские сынове своими злачеными доспехы.

Князь же великий Дмитрей Ивановичь, поим с собою брата своего, князя Владимера Андреевича, и вся князи русские, и поеде к жывоначалной Троици на поклон къ отцу своему, преподобному старцу Сергию, благословениа получити от святыа тоа обители. И моли его преподобный игумен Сергий, дабы слушал святую литоргию, бе бо тогда день въскресный и память святых мученик Флора и Лавра. По отпусте же литургии, моли его святый Сергий съ всею братьею, великого князя, дабы вкусил хлеба в дому жывоначалныа Троица, въ обители его. Великому же князю нужно есть, яко приидоша к нему вестници, яко уже приближаются погании половци, моляше преподобнаго, дабы его отпустил. И рече ему преподобный старець: "Се ти замедление сугубо ти поспешение будеть. Не уже бо ти, господине, еще венец сиа победы носити, нъ по минувших летех, а иным убо многым ныне венци плетутся". Князь же великий вкуси хлеба их, игумен же Сергий в то время повеле воду освящати с мощей святых мученик Флора и Лавра. Князь же великий скоро от трапезы въстает, преподобный же Сергий окропи его священною водою и все христолюбивое его въинство и дасть великому князю крест Христов - знамение на челе. И рече: "Пойди, господине, на поганыа половци, призывая бога, и господь бог будеть ти помощник и заступник". И рече ему тайно: "Имаши, господине, победити супостаты своя, елико довлееть твоему государьству". Князь же великий рече: "Дай ми, отче, два въина от своего плъку - Пересвета Александра и брата его Андреа Ослябу, тъ ты и сам с нами пособьствуеши". Старец же преподобный повеле има скоро уготовитися с великим князем, бе бо ведоми суть ратници въ бранех, не единому сту наездници. Они же скоро послушание сътвориша преподобному старцу и не отвръгошася повелениа его. И дасть им в тленных место оружие нетленное - крест Христов нашыт на скымах, и повеле им вместо в шоломов [так в публикации - О.Л. ] золоченых възлагати на себя. И дасть их в руце великому князю и рече: "Се ти мои оружници, а твои изволници". И рече им: "Мир вам, братие моя, крепко постражите, яко добрии въини по вере Христове и по всем православном христианстве с погаными половци!" И дасть Христово знамение всему въинству великого князя - мир и благословение.

Князь же великий обвеселися сердцем и не поведаеть никому же, еже рече ему преподобный Сергий. И поиде къ славному своему граду Москве, радуася, аки съкровище некрадомо обрете, благословение святаго старца. И приехав на Москву, поиде з братом своим, съ князем Владимером Андреевичем, къ преосвященному митрополиту Киприану и поведаеть единому митрополиту, еже рече ему старец святый Сергий тайно и како благословение дасть ему и всему его православному въйску. Архъепископ же повеле сия словеса хранити, не поведати никому же.

Приспевшу же дни четвертку августа 27, на память святого отца Пимина Отходника, в той день въсхоте князь великий изыти противу безбожных татар. И поим с собою брата своего князя Владимера Андреевича, и ста в церкви святыа Богородица пред образом господним, пригнув руце к персем своим, источник слез проливающи, моляся, и рече: "Господи боже наш, владыко страшный и крепкый, въистинну ты еси царь славы, помилуй нас, грешных, егда унываем, к тебе единому прибегаем, нашему спасителю и благодетелю, твоею бо рукою създани есмы. Но вем, господи, яко съгрешениа моя превзыдоша главу мою, и ныне не остави нас грешных, ни отступи от нас. Суди, господи, обидящим мя и възбрани борющимся съ мною, приими, господи, оружие и щит и стани в помощь мне. Дай же ми, господи, победу на противныа врагы, да и ти познають славу твою". И пакы приступи къ чюдотворному образу госпожы Царици, юже Лука евангелист, жыв сый написа, и рече: "О чюдотворнаа госпоже Царице, всеа твари человечьская заступница, тобою бо познахом истиннаго бога нашего, въплощьшагося и рождьшагося от тебе. Не дай же, госпоже, в разорение градов наших поганым половцем, да не оскьвернять святых твоих церквей и веры христианскыа. Умоли, госпоже Царице, сына своего Христа, бога нашего, тьй смирить сердце врагом нашим да не будеть рука высока. И ты, госпоже пресвятаа Богородице, пошли нам свою помощь и нетленною своею ризою покрый нас, да не страшливи будем к ранам, на тя бо надеемся, яко твои есмя раби. Вем бо, госпоже, аще хощеши, и можеши нам помощи на противныа сиа врагы, поганыа половци, иже не призывають твоего имени, мы же, госпоже пречистаа Богородице, на тебя надеемся и на твою помощь. Ныне подвизаемся противу безбожных печенег, поганых татар, да умолен будеть тобою сын твой, бог наш". И пакы прииде къ гробу блаженнаго чюдотворца Петра митрополита, любезно к нему припадаа, и рече: "О чюдотворный святителю Петре, по милости божии непрестанно чюдодействуеши. И ныне приспе ти время за ны молитися къ общему владыце всех, царю, милостивому спасу. Ныне убо на мя оплъчишася супостати погании и на град твой Москву крепко въоружаются. Тебе бо господь прояви последнему роду нашему и вжегл тебе нам, светлую свещу, и посъстави на свещнице высоце светити всей земли Русской. И тебе ныне подобаеть о нас, грешных, молитися, да не приидеть на нас рука смертнаа и рука грешнича да не погубить нас. Ты бо еси стражь нашь крепкый от супротивных нападений, яко твоа есмы паствина". И скончав молитву, поклонися преосвященному митрополиту Киприану, архиепископ же благослови его и отпусти пойти противу поганых татар и дасть ему Христово знамение - крест на челе и посла богосвященный събор свой съ кресты и съ святыми иконами и съ священною водою въ Фроловъскыа врата, и в Никольскые, и в Констяньтиноеленскыа, да всяк въин благословен изыдеть и священною водою кроплен.

Князь же великий Дмитрей Ивановичь з братом своим, съ князем Владимером Андреевичем, пойде въ церковь небеснаго въеводы архистратига Михаила и бьеть челом святому образу его, и потом приступи къ гробом православных князей прародителей своих, и тако слезно рекуще: "Истиннии хранители, русскыа князи, православныа веры христианскыа поборьници, родителие наши! Аще имате дръзновение у Христа, то ныне помолитеся о нашем унынии, яко велико въстание ныне приключися нам, чадом вашим, и ныне подвизайтеся с нами". И се рек, изыде ис церкви.

Княгини же великая Еовдокея, и княгини Владимерова Мариа, и иных православъных князей княгини, и многыа жены воеводскыа, и боярыни московьскыа, и служниа жены ту стояще, проводы деющи, въ слезах и въсклицании сердечнем не могуще ни слова изрещи, отдавающе последнее целование. И прочаа княгини и боярыни, и служние жены тако же отдаша своим мужем конечное целование и възвратишася с великою княгинею. Князь же великий, сам мало ся удръжа от слез, не дав ся прослезити народа ради, а сердцем своим велми слезяше, и утешаа свою княгиню, и рече: "Жено, аще бог по нас, то кто на ны!"

И възыде на избранный свой конь, и вси князи и воеводы вседоша на коня своа.

Солнце ему на въстоце ясно сиаетъ, путь ему поведаеть. Уже бо тогда аки соколи урвашася от златых колодиць ис камена града Москвы, и възлетеша под синиа небеса, и възгремеша своими златыми колоколы, и хотять ударитися на многыа стада лебедины и гусины; то, брате, не соколи вылетели ис каменна града Москвы, то выехали русскыа удалци съ своим государем, с великим князем Дмитреем Ивановичем, а хотять наехати на великую силу татарскую.

Князи же белоозерьскые особь своим плъком выехали; урядно убо видети въйско их.

Князь же великий отпусти брата своего князя Владимера на Брашеву дорогою, а белозерьскые князи - Болвановъскою дорогою [В некоторых списках: "Коломенскою дорогою" - Прим. Л.А.Дмитриева], а сам князь великий пойде на Котел дорогою. Напреди же ему солнце добре сиаеть, а по нем кроткый ветрец вееть. Того бо ради разлучися князь великий з братом своим, яко не вместитися им единою дорогою.

Княгини же великаа Еовдокиа с своею снохою, княгинею Володимеровою Мариею, и с воеводскыми женами, и з боярынями взыде въ златоверхый свой терем в набережный и сяде на урундуце под стеколчяты окны. Уже бо конечьное зрение зрить на великого князя, слезы льющи, аки речьную быстрину. С великою печалию приложыв руце свои къ персем своим, и рече: "Господи боже мой, вышний творец, призри на мое смирение, сподоби мя, господи, еще видети моего государя, славнаго въ человецех великого князя Дмитриа Ивановичя. Дай же ему, господи, помощь от своеа крепкыя рукы победити противныа ему поганыа половци. И не сътвори, господи, яко же преже сего за мало лет велика брань была русскым князем на Калках с погаными половци съ агаряны; и ныне избави, господи, от такиа беды и спаси их, и помилуй! Не дай же, господи, погыбнути оставъшему христианству, да славится имя твое святое в Русьстей земли. От тоа бо галадцкыа беды и великого побоища татарскаго и ныне еще Русскаа земля уныла и не имать уже надежи ни на кого, токмо на тебя, всемилостиваго бога, можеши бо жывити и мертвити. Аз бо, грешная, имею ныне двеи отрасли, еще млады суще, князи Василиа и князя Юриа: егда поразить их ясное солнце съ юга или ветр повееть противу запада - обоего не могуть еще тръпети. Аз же тогда, грешнаа, что сътворю? Нъ възврати им, господи, отца их, великого князя, поздорову, тъ и земля их спасется, а они въ векы царствують".

Князь же великий пойде, поим с собою мужей нарочитых, московскых гостей сурожан десяти человек видениа ради, аще что бог ему случить, и они имуть поведати в далних землях, яко гости хозяеве, быша: 1. Василиа Капицу, 2. Сидора Олферьева, 3. Констянтина Петунова, 4. Козму Коврю, 5. Семена Онтонова, 6. Михаила Саларева, 7. Тимофея Весякова, 8. Димитриа Чернаго, 9. Дементиа Саларева, 10. Ивана Шиха.

И подвигошяся князь великий Дмитрий Иванович по велицей шыроце дорозе, а по нем грядуть русские сынове успешно, яко медвяныа чяши пити и сьтеблиа виннаго ясти, хотять себе чьсти добыти и славнаго имени: уже бо, братие, стук стучить и гром гремить по ранней зоре, князь Владимер Андреевичь Москву реку перевозится на красном перевозе в Боровъсце.

Князь же великий прииде на Коломну в суботу, на память святого отца Моисиа Мурина. Ту же быша мнози воеводы и ратници и стретоша его на речке на Северке. Архиепискуп же Геронтей коломеньскый срете великого князи въ вратех градных съ жывоносными кресты и съ святыми иконами съ всем събором и осени его жывоносным крестом и молитву сътвори "Спаси, боже, люди своя".

На утрие же князь великий повеле выехати всем воем на поле к Дивичю.

Въ святую же неделю по заутрении начаша многых труб ратных гласы гласити, и арганы многы бити, и стязи ревуть наволочены у саду Панфилова.

Сынове же русскыа наступиша на великиа поля коломеньскыа, яко не мощно вместитися от великого въинства, и невместъно бе никому же очи перезрети рати великого князя. Князь же великий, выехав на высоко место з братом своим, съ князем Владимером Андреевичем, видяще множество много людий урядных, и възрадовашяся и урядиша коемуждо плъку въеводу. Себе же князь великий взя в полк белозерскые князи, а правую руку уряди себе брата своего князя Владимера, дасть ему в полк ярославскые князи, а левую руку себе сътвори князя Глеба Бряньского . Передовой же плък - Дмитрей Всеволож да брат его Владимер Всеволож , с коломничи - въевода Микула Васильевичь, владимерскый же воевода и юрьевскый - Тимофей Волуевичь, костромскый же въевода - Иван Квашня Родивоновичь , переславскый же въевода - Андрей Серкизовичь. А у князя Владимера Андреевичя въеводы: Данило Белеут, Констянтин Конанов , князь Феодор Елетьцскый , князь Юрьи Мещерскый, князь Андрей Муромскый .

Князь же великий, урядив плъкы, и повеле им Оку реку возитися и заповеда коемуждо плъку и въеводам: "Да аще кто пойдеть по Резанской земли, то же не коснися ни единому власу!" И взем благословение князь великий от архиепископа коломенскаго, и перевезеся реку Оку съ всеми силами и отпусти в поле третью сторожу, избранных своих витязей, яко да купно видятся съ стражми татарьскыми в поле: Семена Мелика, Игнатьа Креня, Фому Тынину, Петра Горьскаго, Карпа Олексина, Петрушу Чюрикова и иных многых с ними ведомцов поляниц.

Рече же князь великий брату своему князю Владимеру: "Поспешим, брате, против безбожных половцов, поганых татар и не утолим лица своего от безстудиа их: аще, брате, и смерть нам приключится, то не проста, ни без ума нам сия смерть, нъ жывот вечный". А сам государь князь великий, путем едучи, призываше сродникы своа на помощь - святых страстотръпец Бориса и Глеба.

Слышав же то князь Олег Резанскый, яко князь великий съвъкупися съ многыми силами и грядеть въ стретение безбожному царю Мамаю, и наипаче же въоружен твръдо своею верою, еже къ богу вседръжителю вышнему творцу всю надежу възлагаа. И нача блюстися Олег Резаньскый и с места на место преходити съ единомысленики своими и глаголя: "Аще бы нам мощно послати весть къ многоразумному Олгорду Литовьскому противу такова приключника, како иметь мыслити, но застали нам путь. Аз чаях по преднему, яко не подобаеть русскым князем противу въсточнаго царя стояти, и ныне убо что разумею? Откуду убо ему помощь сиа прииде, яко противу трех нас въоружися?"

Глаголаша ему бояре его: "Нам, княже, поведали от Москвы за 15 дний, мы же устыдехомся тебе сказати: како же в вотчине его есть, близь Москвы, жыветь калугер, Сергием зовуть, велми прозорлив. Тъй паче въоружи его и от своих калугер дал ему пособники". Слышав же то, князь Олег Резанскый начат боятися и на бояре свои нача опалатися и яритися: "Почто ми не поведали преже сего? Тъ азъ бых послал и умолил нечестиваго царя, да ничто же бы зло сътворилося! Горе мне, яко изгубих си ум, не аз бо един оскудех умом, нъ и паче мене разумнее Олгорд Литовскый: нъ обаче он почитаеть закон латыньскый Петра Гугниваго, аз же, окаанный, разумех истинный закон божий! Нъ что ради поплъзохся? И збудется на мне реченное господом: "Аще раб, ведаа закон господина своего, преступить, бьен будеть много". Ныне убо что сътворих? Ведый закон бога, сътворителя небу и земли, и всея твари, а приложихся ныне къ нечестивому царю, хотящу попрати закон божий! Ныне убо, которому моему худу разумению вдах себе? Аще бы ныне великому князю помогл, тъ отнудь не прииметь мя - весть бо измену мою. Аще ли приложуся к нечестивому царю, тъ поистинне яко древний гонитель на Христову веру, тъ пожреть мя земля жыва, аки Святоплъка: не токмо княжениа лишен буду, нъ и жывота гоньзну и предан буду въ гену огненую мучитися. Аще бо господь по них, никто же на них. Еще же молитва выину о нем прозорливаго оного мниха! Аще ли ни единому помощи не сътворю, тъ въ прок от обоих како могу прожыти? И ныне аз то мыслю: которому их господь поможеть, тому и аз приложуся!"

Князь же Олгорд Литовьскый, по предреченному съвету, съвокупи литвы много, и варяг, и жемоти и поиде на помощь Мамаю. И прииде къ граду Одоеву и, слышав, яко князь великий съвокупи многое множество въинства, всю русь и словены, и пошол к Дону противу царя Мамаа, и слышав, яко Олег убоася,- и пребысть ту оттоле неподвижым, и начя разумети суетныа свои помыслы, бе съвокупление свое съ Олгом Резаньскым разномысляще, нача рватися и сердитися, глаголя: "Елико человеку не достанеть своеа мудрости, тьй всуе чюжую мудрость требуеть: николи же бо Литва от Резани учима была! Ныне же изведе мя ума Олег, а сам паче погыбл. Ныне же убо пребуду зде, дондеже услышу Московъскаго победу".

В то же время слышав князь Андрей Полотскый и князь Дмитрей Брянскый, Олгордовичи, яко велика туга и попечение належить великому князю Дмитрию Ивановичу Московьскому и всему православному христианству от безбожнаго Мамаа. Беста бо те князи отцом своим, князем Олгордом, ненавидими были, мачехи ради, нъ ныне богом възлюбленыи бысть и святое крещение приали. Беста бо, аки некиа класы доброплодныа, тернием подавляеми: жывущи межу нечестиа, не бе им коли плода достойна расплодити. И посылаеть князь Андрей къ брату своему, князю Дмитрию, тайно буквицу малу, в ней же писано бе: "Веси, брате мой възлюбленный, яко отец наш отвръже нас от себе, нъ господ бог, отец небесный, паче възлюби нас и просвети нас святым крещением, и дав нам закон свой - ходити по нему, и отреши нас от пустошнаго суетиа и от нечистаго сътворениа брашен; мы же ныне что о том богу въздадим? Нъ подвигнемся, брате, подвигом добрым подвижнику Христу, началнику христианьскому, пойдем, брате, на помощ великому князю Дмитрию Московскому и всему православному христианству, велика бо туга належыть им от поганых измаилтян, нъ еще и отец нашь и Олег Резанскый приложылися безбожным а гонять православную веру Христову. Нам, брате, подобаеть святое писание съвръшити, глаголющее: "Братие, въ бедах пособиви бывайте!" Не сумняй же ся, брате, яко отцу противитися нам, яко же евангелист Лука рече усты господа нашего Исуса Христа: "Предани будете родители и братиею и умрътвитеся, имени моего ради; претръпев же до конца - тьй спасется!" Излезем, брате, от подавляющаго сего трьниа и присадимся истинному плодовитому Христову винограду, делателному рукою Христовою. Ныне убо, брате, подвизаемся не земнаго ради жывота, нъ небесныа почести желающе, юже господь даеть творящим волю его".

Прочет же князь Дмитрей Олгордовичь писание брата своего старийшаго, нача радоватися и плакати от радости, глаголя: "Владыко господи человеколюбче, дай же рабом твоим хотение съвръшити сим путем подвига сего добраго, яко открыл еси брату моему старейшему добраа!" И рече братню послу: "Рци брату моему, князю Андрею: готов есьми днесь по твоему наказанию, брате и господине. Колико есть въйска моего, то вси вкупе съ мною, божиим бо промыслом съвъкуплени належащая ради брани от дунайскых татар. И ныне рци брату моему: слышах убо, яко приидоша ко мне медокормци ис Северы, а кажуть уже великого князя Дмитриа на Дону, ту бо ждати хощеть злых сыроядцев. И нам подобаеть итти к Севере и ту съвокупитися нам: предлежить бо нам путь на Северу и тем путем утаимъся отца своего, да не възбранить нам студно".

По малех же днех снидошася оба брата желанно съ всеми силами, к Севере, и увидевъше, възрадовашяся яко же иногда Иосиф съ Веньямином, видевши у себе множество людей, усердно бо и урядно нарочитии ратници. И приспеша борзо на Дон, и наехаша великого князя Дмитреа Ивановичя Московьскаго еще об сю страну Дону, на месте рекомое Березуй, и ту съвокупишяся.

Князь же великий Дмитрей з братом своим Владимером възрадовастася радостию великою, яко бо такова милость божиа: яко не удобь бе мощно таковому быти, яко дети отца оставляють и поругашяся, яко иногда вълсви Ироду, и приидоша на помощь нашу. И многыми дарми почтив их, и поехаша путем, радующеся и веселящеся о святем дусе, земнаго уже всего отвръгшеся, чающе себе бесмертнаго иного пременениа. Рече же к ним князь великий: "Братиа моа милаа, киа ради потребы приидосте семо?" Они же рекоша: "Господь бог посла нас к тебе на твою помощь". Князь же великий рече: "Въистинну ревнители есте праотца нашего Авраама, яко тъй въскоре Лоту поможе, и еще есте ревнители доблестному великому князю Ярославу, яко тъй отмсти кровь братьа своея".

И въскоре посла весть князь великий к Москве къ преосвященному митрополиту Киприану, яко "Олгордовичи князи приидоша къ мне съ многими силами, а отца своего оставиша". Скоро же вестник прииде къ преосвященному митрополиту. Архиепископ же, слышав и въстав помолися, глаголя съ слезами: "Господи владыко человеколюбче, яко съпротивнии наши ветри на тихость прелагаеши!" И посла въ вся съборныа церкви и въ обители, повеле сугубо молитву творити день и нощь къ вседръжителю богу. И посла въ обитель преподобнаго игумена Сергиа, да негли их молитв послушаеть бог. Княгини же великаа Еовдокиа, слышав то великое божие милосердие, и нача сугубы милостыни творити и непрестанно нача ходити въ святую церковь молитися день и нощь.

Си же пакы оставим, на пръвое възвратимся. Великому же князю бывшу на месте, нарицаемом Березуе, за двадесять и три поприща до Дону, приспе же въ 5 день месяца септевриа, на память святого пророка Захарии, в той же день убиение сродника его князя Глеба Владимеровича, приехаша два от стражь его, Петр Горьскый да Карп Олексин, и приведоша язык нарочит от сановитых царева двора. Тъй язык поведаеть: "Уже царь на Кузмине гати стоить, нъ не спешить, ожыдаеть Олгорда Литовскаго и Олга Резаньскаго, а твоего царь събраниа не весть, ни стретениа твоего не чаеть, по предписанным ему книгам Олговым, и по трех днех имать быти на Дону". Князь же великий спроси его о силе цареве, он же рече: "Неисчетно многое множество въинства его силы, никому же мощно исчести".

Князь же великий нача думати з братом своим и с новонареченною братиею, с литовьскыми князи: "Зде ли пакы пребудем или Дон перевеземся?" Рекоша же ему Олгордовичи: "Аще хощеши крепкаго въйска, то повели за Дон возитися, да не будеть ни единому же помышлениа въспятъ; а о велицей силе не помышляй, яко не в силе бог, нъ в правде: Ярослав, перевезеся реку, Святоплъка победи, прадед твой князь великий Александр, Неву реку перешед, короля победи, а тебе, нарекши бога, подобаеть то же творити. И аще побием, тъ вси спасемся, аще ли умрем, тъ вси общую смерть приимем от князей и до простых людей. Тебе же ныне, государю великому князю, оставити смерътнаа, буйными глаголы глаголати и теми словесы крепится въйско твое: мы убо видим, яко много множество избранных витязей в въйску твоем".

Княз же великий повеле въиньству всему Дон возится.

А в то время вестници ускоряють, яко погании приближаются татарове. Мнози же сынове русскые възрадовашяся радостию великою, зряще своего желаемаго подвига, его же еще на Руси въжделеша.

За многы же дни мнози влъци притекоша на место то, выюще грозно, непрестанно по вся нощи, слышати гроза велика. Храбрым людем в плъкех сердце укрепляется, а иныя же людие в плъкох, ту слышав грозу, паче укротеша: зане же мнози рати необычно събрашася, не умлъкающи глаголють, галици же своею речию говорять, орли же мнози от усть Дону слетошася, по аеру летаючи клекчють, и мнози зверие грозно выють, ждуще того дни грознаго, богом изволенаго, въ нь же имать пасти трупа человечя, таково кровопролитие, акы вода морскаа. От таковаго бо страха и грозы великыа древа прекланяются и трава посьстилается.

Мнози людие от обоих унывають, видяще убо пред очима смерть.

Начаша же погании половци съ многым студом омрачатися о погибели жывота своего, понеже убо умре нечестивый, и погыбе память их с шумом. А правовернии же человеци паче процьветоша радующеся, чающе съвръшенаго оного обетованиа, прекрасных венцов, о них же поведа великому князю преподобный игумен Сергий.

Вестници же ускоряють, яко уже близъко погании приближаются. Въ шестый же час дни прибеже Семен Мелик з дружыною своею, а по них гонишяся мнози от татар. Толико безстудно гнашася нълни и плъкы русскыа узреша, и възвратишяся скоро къ царю и поведаша ему, яко князи русскые оплъчишася при Дону. Божиим бо промыслом узреша множество велико людей уряжено, и поведаша царю, яко "князей русскых въинство четверицею болши нашего събраниа". Он же нечестивый царь, разжен диаволом на свою пагубу, крикнув напрасно, испусти глас: "Тако силы моа, аще не одолею русскых князей, тъ како имам възвратитися въсвоаси? Сраму своего не могу тръпети". И повеле поганым своим половцем въоружатися.

Семен же Мелик поведаа великому князю, яко: "Уже Мамай-царь на Гусин брод прииде, и едину нощ имеем межу собою, на утрие бо имать прийти на Непрядву. Тебе же, государю великому князю, подобает днесь исплъчитися, да не предварять погании".

Начат князь великий Дмитрей Ивановичь з братом своим князем Владимером Андреевичем и с литовъскыми князи Андреем и Дмитреем Олгородовичи до шестаго чяса плъци учрежати. Некто въевода прииде с литовьскыми князи, имянем Дмитрей Боброков, родом Волынскые земли, иже нарочитый бысть плъководец, велми уставиша плъци по достоанию, елико где кому подобаеть стояти.

Князь же великий, поим с собою брата своего князя Владимера и литовьские князи и вси князи русскые и воеводы,и взьехав на высоко место,и увидев образы святых, иже суть въображени въ христианьскых знамениих, акы некии светилници солнечнии светящеся въ время ведра; и стязи их золоченыа ревуть, просьтирающеся, аки облаци, тихо трепещущи, хотять промолвити, богатыри же русскые и их хоругови, аки жыви пашутся, доспехы же русскых сынов, аки вода въ вся ветры колыбашеся, шоломы злаченыя на главах их, аки заря утреняа въ время ведра светящися, яловци же шоломов их, аки пламя огненое, пашется.

Умилено бо видети и жалостно зрети таковых русскых събраниа и учрежениа их, вси бо равнодушьни, един за единого, друг за друга хощеть умрети, и вси единогласно глаголюще: "Боже, с высоты призри на ны и даруй православному князю нашему, яко Констяньтину, победу, покори под нозе его врагы Амалика, яко же иногда кроткому Давиду". Сему же удивишася литовьскии князи, рекуще в себе: "Несть было преже нас, ни при нас, ни по нас будеть таково въинъство уряжено. Подобно есть Александра царя макидоньскаго въиньству, мужеством бысть Гедеоновы снузници, господь бо своею силою въоружил их!"

Князь же великий, видев плъци свои достойно уряжены, и сшед с коня своего, и паде на колени свои прямо великому плъку чернаго знамениа, на нем же въображен образ владыкы господа нашего Исуса Христа, из глубины душа нача звати велегласно: "О владыко вседръжителю! Виждь смотреливым оком на люди сия, иже твоею десницею сътворени суть и твоею кровию искуплени работы вражиа. Внуши, господи, глас молитв наших, обрати лице свое на нечестивых, иже творять злаа рабом твоим. И ныне, господи Исусе Христе, молю и покланяюся образу твоему святому и пречистей твоей матери и всем святым, угодившим тебе, и твръдому и необоримому заступьнику нашему и молебнику иже о нас, к тебе, русскому святителю, новому чюдотворцу Петру, на его же милость надеемся, дръзаем призывати и славити святое и великолепое имя твое, отца и сына и святого духа, ныне и присно и въ векы веком! Аминь".

Скончав молитву, и всед на конь свой, и нача по плъком ездити съ князи и въеводами. Коемуждо полку рече: "Братиа моа милаа, сынове русскыа, от мала и до велика! Уже, братие, нощь приспе, и день грозный приближися - в сию нощь бдите и молитеся, мужайтеся и крепитеся, господь с нами, силен въ бранех. Зде пребудите, братие, на местех своих, немятущеся. Коиждо вас ныне учредитеся, утре бо неудобь мощно тако учредитися: ужо бо гости наши приближаются, стоять на реце Непрядве, у поля Куликова оплъчишася, утре бо нам с ними пити общую чашу, межу събою поведеную, ея же, друзи мои, еще на Руси въжделеша. Ныне, братьа, уповайте на бога жыва, мир вам буди о Христе. Аще утре ускорять на нас приити погании сыроядьци".

Уже бо нощь приспе светоноснаго праздника Рождества святыа Богородица. Осени же тогда удолжившися и деньми светлыми еще сиающи, бысть же въ ту нощ теплота велика и тихо велми, и мраци роснии явишася. Поистине бо рече пророк: "Нощь не светла неверным, а верным просвещена".

Рече же Дмитьрей Волынец великому князю: "Хощу, государь, в нощь сию примету свою испытати" - и уже заря померкла. Нощи глубоце сущи, Дмитрей же Волынец, поим с собою великого князя единаго и, выехав на поле Куликово и став посреди обоих плъков и обратився на плък татарскый, слышить стук велик и кличь, и вопль, аки тръги снимаются, аки град зиждуще и аки гром великий гремить; съзади же плъку татарьскаго волъци выють грозно велми, по десной же стране плъку татарскаго ворони кличуще и бысть трепет птичей, велик велми, а по левой же стране, аки горам играющим - гроза велика зело; по реце же Непрядве гуси и лебеди крылми плещуще, необычную грозу подающе. Рече же князь великий Дмитрею Волынцу: "Слышим, брате, гроза велика есть велми". И рече Волынець: "Призывай, княже, бога на помощь!"

И обратився на плък русскый - и бысть тихость велика. Рече же Волынец: "Видиши ли что, княже?" Он же рече: "Вижу: многы огнены зари снимахуся". И рече Волынец: "Радуйся, государь, добри суть знамениа, токмо бога призывай и не оскудей верою!"

И пакы рече: "И еще ми есть примета искусити". И сниде с коня и приниче к земли десным ухом на долг час. Въстав, и пониче и въздохну от сердца. И рече князь великий: "Что есть, брате Дмитрей?" Он же млъчаше и не хотя сказати ему, князь же великий много нуди его. Он же рече: "Едина бо ти на плъзу, а другая же - скръбна. Слышах землю плачущуся надвое: едина бо сь страна, аки некаа жена, напрасно плачущися о чадех своих еллиньскым гласом, другаа же страна, аки некаа девица, единою възопи велми плачевным гласом, аки в свирель некую, жалостно слышати велми. Аз же преже сего множество теми приметами боев искусих, сего ради ныне надеюся милости божиа - молитвою святых страстотръпец Бориса и Глеба, сродников ваших, и прочих чюдотворцов, русскых поборников, аз чаю победы поганых татар. А твоего христолюбиваго въиньства много падеть, нъ обаче твой връх, твоа слава будеть".

Слышав же то, князь великий прослезися и рече: "Господу богу вся възможна: всех нас дыхание в руце его!" И рече Волынец: "Не подобаеть тебе, государю, того в плъцех поведати, токъмо коемуждо въину повели богу молитися и святых его угодьников призывати на помощь. И рано утре вели им подвизатися на коня своа, всякому въину, и въоружатися крепко и крестом огражатися: тъй бо есть оружие на противныа, утре бо хощуть с нами видетися".

В ту же нощь некто муж, имянем Фома Кацибей, разбойник, поставлен бысть стражем от великого князя на реце на Чурове, мужества его ради на крепце стороже от поганых. Сего уверяа, бог откры ему в нощь ту видети видение велико. На высоце месте стоя, виде ти облак от въстока велик зело изрядно приа, аки некакиа плъки, к западу идущь. От полуденныя же страны приидоша два уноши, имуща на себе светлыи багряница, лица их сиающа, аки солнце, въ обоих руках у них острые мечи, и рекуще плъковником: "Кто вы повеле требити отечесътво наше, его же нам господь дарова?" И начаша их сещи и всех изсекоша, ни един от них не избысть. Той же Фома целомудр и разумен оттоле уверен бысть, и то видение поведа на утрие великому князю единому. Князь же великий рече ему: "Не глаголи того, друже, никому же", и, въздев руце на небо, нача плакатися, глаголя: "Владыко господи человеколюбче! Молитв ради святых мученик Бориса и Глеба помози ми, яко же Моисию на Амалика и пръвому Ярославу на Святоплъка, и прадеду моему великому князю Александру на хвалящегося короля римъскаго, хотящаго разорити отечьство его. Не по грехом моим въздай же ми, нъ излий на ны милость свою, простри на нас благоутробие свое, не дай же нас въ смех врагом нашим, да не порадуются о нас врази наши, и не рекуть страны неверных: "Где есть бог их, на нь же уповаша?" Нъ помози, господи, христианом, ими же величается имя твое святое!"

И отпусти князь великий брата своего, князя Владимера Андреевичя, въверх по Дону в дуброву, яко да тамо утаится плък его, дав ему достойных ведомцов своего двора, удалых витязей, крепкых въинов. И еще с ним отпусти известнаго своего въеводу Дмитреа Волынскаго и иных многых.

Приспевшу же, месяца септевриа въ 8 день, великому празднику Рождеству святыа Богородица, свитающу пятку, въсходящу солнцу, мгляну утру сущу, начаша христианьскые стязи простиратися и трубы ратные многы гласити. Уже бо русскые кони окрепишася от гласа трубънаго, и койждо въин идеть под своим знаменем. И видети добре урядно плъкы уставлены поучением крепкаго въеводы Дмитреа Боброкова Волынца.

Наставшу же второму чясу дни, и начаша гласи трубнии обоих плъков сниматися, татарьскыя же трубы яко онемеша, а русския трубы паче утвръдишася. Плъкы же еще не видятся, занеже утро мгляно. И в то время, братье, земля стонеть велми, грозу велику подавающи на всток нолны до моря, а на запад до Дунаа, великое же то поле Куликово прегибающеся, рекы же выступаху из мест своих, яко николи же быти толиким людем на месте том.

Великому же князю преседающу на избранный конь, ездя по плъком и глаголаше от великыа горести сердца своего, слезы аки река течаше от очию его: "Отци и братиа моа, господа ради подвизайтеся, и святых ради церквей, и веры ради христианскыа, сиа бо смерть нам ныне несть смерть, нъ жывот вечный; и ничто же, братие, земнаго помышляйте, не уклонимся убо, да венци победными увяземся от Христа бога и спаса душам нашим".

Утвръдив же плъкы, и пакы прииде под свое знамя черное, и сседе с коня и на ин конь всяде, и съвлече с себя приволоку цесарьскую и въ ину облечеся. Тъй конь свой дасть под Михаила Андреевича под Бреника и ту приволоку на него положил, иже бе ему любим паче меры, и тъ знамя черное повеле рыделю своему над ним возити. Под тем знамянем и убиен бысть за великого князя.

Князь же великий ста на месте своем и, выняв из надр своих жывоносный крест, на нем же бе въображены страсти Христовы, в нем же бе жывоносное древо, и въсплакася горко и рече: "На тебе убо надеемъся, жывоносный господень кресте, иже сим образом явивыйся греческому царю Констянтину, егда ему на брани сущу с нечестивыми и чюдным твоим образом победи их. Не могуть бо погании нечестивии половци противу твоему образу стати, тако, господи, удиви милость свою на рабе твоем!"

В то же время прииде к нему посол с книгами от преподобнаго старца игумена Сергиа, въ книгах писано: "Великому князю и всем русскым князем, и всему православному въйску мир и благословение!" Князь же великий, слышав писание преподобнаго старца и целовав посольника любезно, тем писанием утвръдися, акы некыми крепкыми бранями. Еще же дасть посланный старец от игумена Сергиа хлебец пречистыа Богородица, князь же великий снеде хлебець святый и простер руце свои, възопи велегласно: "О велико имя всесвятыа Троиця, о пресвятая госпоже Богородице, помогай нам тоя молитвами и преподобнаго игумена Сергиа, Христе боже, помилуй и спаси душа наша!"

И вседе на избранный свой конь и, взем копие свое и палицу железную, и подвижеся ис полку, и въсхоте преже всех сам битися с погаными от великиа горести душа своеа, за свою великую обиду и за святыа церкви и веру христианьскую. Мнози же русские богатыри, удръжавше его, възбраниша ему, глаголюще: "Не подобаеть тебе, великому князю, наперед самому в плъку битися, тебе подобаеть особь стояти и нас смотрити, а нам подобаеть битися и мужество свое и храбрость пред тобою явити: егда тя господь упасеть милостию своею, и ты разумеешь кого чим даровати. Мы же готови есмя в сий день главы своя положыти за тебе, государя, и за святыа церкви и за провославъное христианство. Тебе же подобает, великому князю, рабом своим, елико кто заслужить своею главою, память сътворити, яко же Леонтий царь Феодору Тирону, въ книгы съборныа написати нас, памяти ради русскым сыном, иже по нас будуть. Аще тебе единаго изгубим, тъ от кого имамы чаяти, кто по нас память сътворить? Аще вси спасемъся, а тебе единого останем, тъ кий нам успех? И будем аки стадо овчее, не имуще пастыря, влачими по пустыни, и пришедше дивии влъци распудять и, и разбежатся овци кои куды. Тебе, государю, подобаеть себе спасти, да и нас".

Князь же великий прослезися и рече: "Братия моа милаа, русскые сынове, доброй вашей речи аз не могу отвещати, нъ токмо похваляю вас, вы бо есте въистинну блазии раби божии. Паче же весте мучение Христова страстотръпца Арефы. Внегда мучен бысть, и повеле царь вести и на позорище и мечем иссещи, а доблии же его друзи, един пред единым скорить, койждо их свою главу усекателю под мечь клонять за Арефу, въеводу своего, ведяще убо почесть победы своеа. Арефа же въевода рече въином своим: "Весте убо, братиа моя, у земнаго царя не аз ли преже вас почтен бых, земныа чьсти и дары взимах? И ныне же преди ити подобаеть ми и къ небесному царю, и главе моей преже усечене быти, паче же веньчане". И приступль мечник и усекну главу его, послежде и въином его усекну главы. Тако же и аз, братие. Кто болши мене в русскых сыновех почтен бе и благаа беспрестани приимах от господа? А ныне злаа приидоша на мя, ужели не могу тръпети: мене бо ради единаго сиа вся въздвигошася. Не могу видети вас, побежаемых, и прочее к тому не могу тръпети, и хощу с вами ту же общую чашу испити и тою же смертию умрети за святую веру христианскую! Аще ли умру - с вами, аще ли спасуся - с вами!"

Уже бо, братие, в то время плъкы ведутъ: передовой плък ведеть князь Дмитрей Всеволодичь да брат его - князь Владимер Всеволодичь, а с правую руку плък ведеть Микула Васильевичь с коломничи, а левую же руку плък ведеть Тимофей Волуевичь с костромичи. Мнози же плъкы поганых бредуть оба пол: от великиа силы несть бо им места, где разступитися. Безбожный же царь Мамай, выехав на высоко место с трема князи, зряй человечьскаго кровопролитиа.

Уже бо близь себе сходящеся силныа плъкы, выеде злый печенег из великого плъку татарьскаго, пред всеми мужеством являася, подобен бо бысть древнему Голиаду: пяти сажен высота его, а трех сажен ширина его. Видев же его Александр Пересвет, старец, иже бе в плъку Владимера Вселодовича и, двигънувся ис плъку, и рече: "Сей человек ищеть подобна себе, аз хощу с ним видетися!" Бе же на главе его шелом архангельскаго образа, въоружен скимою повелением игумена Сергиа. И рече: "Отци и братиа, простите мя, грешнаго! Брате, Андрей Ослебя, моли бога за мя. Чаду моему Иакову - мир и благословение". Напусти на печенега и рече: "Игумен Сергий, помогай ми молитвою!" Печенег же устремися противу ему, христиане же вси въскликнуша: "Боже, помози рабу своему!" И ударишася крепко копии, едва место не проломися под ними, и спадше оба с коней на землю и скончашеся.

Наставшу же третьему часу дни, видев же то, князь великий и рече: "Се уже гости наши приближилися и ведуть промежу собою поведеную, преднии уже испиша и весели быша и уснуша, уже бо время подобно, и час прииде храбрость свою комуждо показати". И удари всяк въин по своему коню и кликнуша единогласно: "С нами бог!" и пакы: "Боже христианскый, помози нам!" - погании же половци свои богы начаша призывати.

И съступишася грозно обе силы великиа, крепко бьющеся, напрасно сами себе стираху, не токъмо оружием, нъ и от великиа тесноты под коньскыми ногами издыхаху, яко немощно бе вместитися на том поле Куликове: бе место то тесно межу Доном и Мечею. На том бо поле силнии плъци съступишася, из них же выступали кровавыа зари, а в них трепеталися силнии млъниа от облистаниа мечнаго. И бысть труск и звук велик от копейнаго ломлениа и от мечнаго сечения, яко не мощно бе сего гръкого часа зрети никако же и сего грознаго побоища. Въ един бо час, въ мегновении ока, о колико тысущ [так в публикации - О.Л.] погыбе душь человечьскых, създания божиа! Воля господня съвръшается: час же третий, и четвертый, и пятый, и шестый крепко бьющеся неослабно христиане с погаными половци.

Наставшу же седмому часу дни, божиим попущением наших ради грехов начаша погании одолевати. Уже бо от сановитых мужей мнози побиени суть, богатыри же русскыа и воеводы, и удалыа люди, аки древа дубравнаа, клонятся на землю под коньскыа копыта: мнози же сынове русскые сътрошася. Самого же великого князя уязвиша велми и с коня его збиша, он же нужею склонився с побоища, яко не мощно бе ему к тому битися, и укрыся в дебри, божиею силою съхранен бысть. Многажды стязи великого князя подсекоша, нъ не истребишася божиею милостию, нъипаче укрепишася.

Се же слышахом от вернаго самовидца, иже бе от плъку Владимера Андреевича, поведаа великому князю, глаголя: "Въ шестую годину сего дни видех над вами небо развръсто, из него же изыде облак, яко багрянаа заря над плъком великого князя, дръжашеся низко. Тъй же облак исплънен рук человечьскых, яже рукы дръжаще по велику плъку ово проповедникы ово пророческы. Въ седмый же час дни облак тъй много венцев дръжаше и опустишася над плъком, на головы христианьскыя".

Погании же начаша одолевати, христианьскыя же плъци оскудеша - уже мало христиан, а все погании. Видев же то князь Владимер Андреевичь падение русскых сынов не мога тръпети и рече Дмитрею Волынцу: "Что убо плъза стояние наше? Который успех нам будеть? Кому нам пособити? Уже наши князи и бояре, вси русскые сынове напрасно погыбають от поганых, аки трава клонится!" И рече Дмитрей: "Беда, княже, велика, не уже пришла година наша: начинаай без времени, вред себе приемлеть; класы бо пшеничныа подавляеми, а трьние ростуще и буяюще над благородными. И мало убо потръпим до времени подобна, въ н [так в публикации - О.Л. ] же час имаем въздарие отдати противником. Ныне токъмо повели всякому въину богу молитися прилежно и призывати святых на помощ, и от сего часа имать быти благодать божиа и помощ христианом". Князь же Владимер Андреевичь, въздев руце на небо, и прослезися горко и рече: "Боже, отец наших, сътворивый небо и землю, дай же помощ роду христианскому! Не дай же, господи, порадоватися врагом нашим о нас, мало показни, а много помилуй, бездна бо есий милости". Сынове же русскыа в полку его гръко плачуще, видяще друзи свои побиваеми от поганых, непрестанно покушающеся, яко званнии на брак сладкаго вина пити. Волынец же възбраняше им, глаголя: "Пождите мало, буавии сынове русскые, будеть ваше время коли утешитися, есть вы с кем възвеселитися!"

Приспе же осмый час дню, духу южну потянувшу съзади нам, възопи же Вълынец гласом великым: "Княже Владимер, наше время приспе, и час подобный прииде!" - и рече: "Братьа моа, друзи, дръзайте: сила бо святого духа помогаеть нам!"

Единомыслении же друзи выседоша из дубравы зелены, аки соколи искушеныа урвалися от златых колодиц, ударилися на великиа стада жировины, на ту великую силу татарскую; а стязи их направлены крепкым въеводою Дмитреем Волынцем: бяху бо, аки Давидови отроци, иже сердца имуща аки лвовы, аки лютии влъци на овчии стада приидоша и начаша поганых татар сещи немилостивно.

Погании же половци увидеша свою погыбель, кликнуша еллинскым гласом, глаголюще: "Увы нам, Русь пакы умудрися: уншии с нами брашася, а доблии вси съблюдошася!" И обратишася погании, и даша плещи, и побегоша. Сынове же русскые, силою святого духа и помощию святых мученик Бориса и Глеба, гоняще, сечаху их, аки лес клоняху, аки трава от косы постилается у русскых сынов под конскые копыта. Погании же бежаще кричаху, глаголюще: "Увы нам, честный нашь царю Мамаю! Възнесе бо ся высоко - и до ада сшел еси!" Мнозии же уязвении наши, и те помагаху, секуще поганых без милости: един русин сто поганых гонить.

Безбожный же царь Мамай, видев свою погыбель, нача призывати богы своа: Перуна, и Салавата, и Раклиа, и Гурса, и великого своего пособника Махмета. И не бысть ему помощи от них, сила бо святого духа, аки огнь, пожигаеть их.

Мамай же, видев новыа люди, яко лютии зверие ристаху и изрываху, аки овчее стадо, и рече своим: "Побегнем, ничто же бо добра имам чаати, нъ поне свои главы унесем!" И абие побеже поганый Мамай с четырми мужы в лукоморие, скрегча зубы своими, плачущи гръко, глаголя: "Уже нам, братие, в земли своей не бывати, а катун своих не трепати, а детей своих не видати, трепати нам сыраа земля, целовати нам зеленаа мурова, а съ дружиною своею уже нам не видатися, ни съ князи, ни съ алпауты!"

Мнози же гонишася по них и не одолеша их, понеже кони их утомишася, у Мамая же целы суть кони его, и убеже.

Сия же суть милостию всемогущаго бога и пречистыа матери божиа и молением и помощию святых страстотръпец Бориса и Глеба, их же виде Фома Кацибеев разбойник, егда на сторожы стоя, яко же преже писано есть. Етери же суще женяху, внегда всех доступиша и възвращахуся, койждо под свое знамя.

Князь же Владимер Андреевичь ста на костех под черным знаменем. Грозно, братие, зрети тогда, а жалостно видети и гръко посмотрити человечьскаго кровопролитиа - аки морскаа вода, а трупу человечьа - аки сенныа громады: борз конь не можеть скочити, а в крови по колени бродяху, а реки по три дни кровию течаху.

Князь же Владимер Андреевич не обрете брата своего, великого князя, в плъку, нъ толко литовские князи Олгордовичи, и повеле трубити в собранные трубы. Пожда час и, не обрете великого князя, нача плакати и кричати, и по плъком ездити начат сам, и не обрете, и глаголаша всем: "Братьа моа, русскыа сынове, кто виде или кто слыша пастыря нашего и началника?" И рече: "Аще пастырь поражен - и овцы разыдутся. Кому сиа честь будеть, кто победе сей явися?"

И рекоша литовскые князи: "Мы его мним, яко жыв есть, уязвен велми; егда въ мертвом трупу лежыт?" Ин же въин рече: "Аз видех его на седьмом часу крепко бьющася с погаными палицею своею". Ин же рече: "Аз видех его поздее того: четыри татарины належахуть ему, он же крепко бияшеся с ними". Некто князь, имянем Стефан Новосилской, тъй рече: "Аз видех его пред самим твоим приходом, пеша и идуща с побоища, уязвена велми. Того ради не могох аз ему помощи - гоним есмь трема татарины, нъ милостию божиею едва от них спасохся, а много зла от них приимах и крепко пострадах".

Князь же Володимер рече: "Братиа и друзи, русскыа сынове, аще кто жыва брата моего обрящет, тъй поситинне [так в публикации; "поистинне"? - О.Л. ] пръвый будеть у наю!" И разсыпашася вси по велику, силну и грозну побоищу, ищучи победе победителя. Ови же наехаша убитаго Михайла Андреевича Бренка: лежыть в приволоце и в шеломе, что ему дал князь великий; инии же наехаша убитаго князя Феодора Семеновича Белозерьскаго, чающе его великим князем, занеже приличен бе ему.

Два же етера въина уклонишася на десную страну в дуброву, един имянем Феодор Сабур, а другий Григорей Холопищев, оба родом костромичи. Мало выехав с побоища и наехаша великого князя бита и язвена вельми и трудна, отдыхающи ему под сению ссечена древа березова. И видеша его и, спадше с коней, поклонишася ему, Сабур же скоро възвратися поведати князю Владимеру и рече: "Князь великий Дмитрей Ивановичь здрав бысть и царствуеть в векы!"

Вси же князи и въеводы, слышавше, и скоро сунушася и падше на ногу его, глаголюще: "Радуйся, князю нашь, древний Ярослав, новый Александр, победитель врагом: сиа же победы честь тобе довлеет". Князь же великий едва рече: "Что есть, поведайте ми". Рече же князь Владимер: "Милостью божиею и пречистыа его матери, пособием и молитвами сродник наших святых мученик Бориса и Глеба и молением русскаго святителя Петра и пособника нашего и въоружителя игумена Сергиа - и тех всех святых молитвами врази наши побежени суть, мы же спасохомся".

Князь же великий, слышав то и въстав, рече: "Сий день сътвори господь, възрадуемся и възвеселимся, людие!" И пакы рече: "Сий день господень веселитеся, людие! Велий еси, господи, и чюдна дела твоа суть: вечер въдворится плач, а заутра - радость!" И пакы рече: "Хвалю тя, господи боже мой, и почитаю имя твое святое, яко не предал еси нас врагом нашим, и не дал еси им похвалитися, иже сии на мя умыслиша злаа: нъ суди им, господи, по правде их, аз же, господи, уповаю на тя!"

И приведоша ему конь и, всед на конь и выехав на велико, силно и грозно побоище, и видев въйска своего бито велми много, а поганых татар четверицею сугубь того боле бито, и обратився к Волынцу, рече: "Въистину, Дмитрей, не ложна есть примета твоа, подобает ти всегда въеводою быти".

И нача з братом своим и съ оставшими князи и въеводами ездити по побоищу, сердцем боля кричаше, а слезами мыася, и рече: "Братиа русскыа сынове, князи и бояре, и въеводы, и дети боярьскые! Суди вам господь бог тою смертию умрети. Положыли есте главы своа за святыа церкви и за православное христианство". И поехав мало, наехаше место, на нем же лежать побьени вкупе князи белозерскые: толма крепко бишася, яко един за единаго умре. Ту же близ лежить убит Михайло Васильевич; над ними же став князь великий, над любезными въеводами, и нача плакати и глаголати: "Братьа моа князи, сынове русскые, аще имате дръзновение у бога, помолитеся о нас, вем бо, яко послушаеть вас бог, да вкупе с вами у господа бога будем!"

И пакы приеде на иное место и наехав своего напрьстника Михайла Андреевича Бренка, и близ его лежыть твръдый стражь Семен Мелик, близ же им Тимофей Волуевич убиен. Над ними же став, князь великий прослезися и рече: "Брате мой възлюбленный, моего ради образа убиен еси. Кий бо раб тако можеть господину служыти, яко меня ради сам на смерть смыслено грядяше? Въистинну древнему Авису подобен, иже бе от плъку Дарьева Перскаго, иже и сей тако сътвори". Лежащу же ту Мелику, рече над ним: "Крепкый мой стражу, твръдо пасомый есмя твоею стражею". Приеде же на иное место, виде Пересвета черньца, а пред ним лежыт поганый печенег, злый татарин, аки гора, и ту близ лежыть нарочитый богатырь Григорей Капустин. Обратився князь великий и рече: "Видите, братие, починалника своего, яко сий Александр Пересвет, пособник нашь, благословен игуменом Сергием и победи велика, силна, зла татарина, от него же было пити многым людем смертнаа чаша".

И отъехав на иное место, и повеле трубити в събранные трубы, съзывати людий. Храбрии же витязи, довълно испытавше оружие свое над погаными половъци, съ всех стран бредут под трубный глас. Грядуще же весело, ликующе, песни пояху, овии поаху богородичныи, друзии же - мученичныи, инии же - псалом,- то есть христианское пение. Кийждо въин едет, радуася, на трубный глас.

Събраным же людем всем, князь великий ста посреди их, плача и радуася: о убиеных плачется, а о здравых радуется. Глаголаше же: "Братиа моа, князи русскыа, и боаре местныа, и служылыа люди всеа земля! Вам подобаеть тако служыти, а мне - по достоанию похвалити вас. Егда же упасеть мя господь и буду на своем столе, на великом княжении, въ граде Москве, тогда имам по достоанию даровати вас. Ныне же сиа управим: коиждо ближняго своего похороним, да не будуть зверем на снедение телеса христианьскаа".

Стоял князь великий за Даном на костех осмь дний, дондеже розобраша христиан с нечестивыми. Христианскаа телеса в землю покопаша, а нечестивых телеса повръжена зверем и птицам на расхыщение.

И рече князь великий Дмитрей Ивановичь: "Считайтеся, братие, колкых въевод нет, колкых служылых людей?" Говорить боярин московской, имянем Михайло Александрович, а был в плъку у Микулы у Васильевича, росчетлив бысть вельми: "Нет у нас, государь, 40 боаринов московскых, да 12 князей белозерскых, да 13 боаринов посадников новгородскых, да 50 бояринов Новагорода Нижнего, да 40 боаринов серпоховскых, да 20 боаринов переславскых, да 25 боаринов костромскых, да 35 боаринов владимерскых, да 50 боаринов суздалскых, да 40 боаринов муромскых, да 33 боаринов ростовскых, да 20 боаринов дмитровскых, да 70 боаринов можайскых, да 60 боаринов звенигородскых, да 15 боаринов углетцкых, да 20 боаринов галитцскых, а молодым людем счета нет; нъ токмо ведаем: изгыбло у нас дружины всеа полтретьа ста тысящ и три тысящи, а осталося у нас дружины пятьдесят тысящ".

Рече же князь великий: "Слава тебе, вышний творец, царю небесный, милостивый Спас, яко помиловал еси нас, грешных, не предал еси нас в руце врагом нашим, поганым сы[ро]ядцем [в публикации "сыядцам" - О.Л. ]. А вам, братьа, князи и боаре, и въеводы, и молодые люди, русскые сынове, сужено место лежати межу Доном и Непром, на поле Куликове, на речке Непрядве. Положыли есте головы своа за землю Русскую, за веру христианьскую. Простите мя, братие, и благословите в сем веце и в будущем!" И прослезися на длъг час и рече князем и въеводам своим: "Поедем, братье, въ свою землю Залесскую, къ славному граду Москве и сядем на своих вътчинах и дединах: чести есмя себе доступили и славнаго имяни!"

Поганый же Мамай тогда побеже с побоища и прибеже къ граду Кафе и, потаив свое имя, прибеже въ свою землю и не мога тръпети, видя себе побежена, и посрамлена, и поругана. И пакы гневашеся, яряся зело, и еще зло мысля на Русскую землю, аки лев рыкаа и аки неутолимаа ехидна. И събрав остаточную свою силу, и еще хотяше изгоном итти на Русскую землю. И сице ему мыслящу, внезапу прииде к нему весть, яко царь имянем Тактамыш съ встока, нолны из Синие Орды, идеть на него. Мамай же, яже бе уготовил рать ити было ему на Русскую землю, и он с тою ратью пошол противу царя Тактамыша. И стретошася на Калках, и бысть им бой велик. И царь Тактамыш, победив царя Мамаа, и прогна его, мамаевы же князи и рядци, и ясовулы, и алпауты биша челом царю Тактамышу. И приат их и взя Орду, и седе на царстве. Мамай же прибеже пакы в Кафу един; потаив свое имя, пребываше ту, и познан бысть некоим купцем, и ту убиен бысть фрязы и испровръже зле жывот свой. Сиа же оставим зде.

Слышав же Олгорд Литовскый, яко князь великий Дмитрей Иванович победил Мамаа, възвратися въсвоаси с студом многым. Олег же Резанскый, слышав, яко хощет князь великий послати на него рать, убоася и побеже из своеа отчины и съ княгинею и з боары; и резанци добиша челом великому князю, и князь великий посади на Резани свои наместники.

...ово к Резани. - После разгрома Батыем в 1237 г. стольного города Рязанского княжества Рязани этот большой по тем временам город постепенно пришел в упадок, и в середине XIV столетия столица княжества была перенесена в город Переяславль Рязанский (современная Рязань). В настоящее время на месте Старой Рязани находится городище на высоком берегу реки Оки, в 50 км юго-восточнее современного города Рязани (Переяславль-Рязанский был переименован в Рязань в 1778 г.).

Захарий Тютьшов . - В других списках "Сказания" - Тютчев. О посылке даров к Мамаю с тем, чтобы "умилостивить" его, сообщает только "Сказание о Мамаевом побоище". Вероятнее всего, этот эпизод восходит к литературной традиции, а не является отражением реального факта. Подобный сюжет встречается в "Повести о разорении Рязани Батыем", где великий князь рязанский посылает своего сына с дарами к Батыю, "яко (так как) нечестивого подобает утоляти дары". Старинный дворянский род Тютчевых, к которому принадлежал поэт Федор Тютчев, возводил свою родословную к Захарию Тютчеву, и согласно родословным преданиям Захарий Тютчев ходил послом от Дмитрия Донского к Мамаю.

И повеле им на Тихой Сосне сторожу деати .- Имеется в виду река Сосна, правый приток Дона, течет в направлении с запада на восток. По реке Сосне проходила оборонительная линия русских земель от ордынцев. Сюда часто посылались "сторожи" - дозорные отряды для наблюдения за передвижениями ордынских сил. В "Книге большому чертежу" (своде географических сведений о русских землях, составленном в XVII в.) сказано: "А ниже Луковца пала в Сосну река Хвощна от Ливен верст с пол 30 (т. е. - 25.- Л. Д.); а на Устье Хвощны брод на Сосне, ходят татаровя в Русь".

...на мясопуст святыа Богородица .- Мясопуст - время, в которое, по церковному уставу, нельзя есть мясную пищу. Здесь имеется в виду успенский пост (с 1 по 15 августа).

Это место можно понимать двояко: осень, как время года, или же "осень" - обозначение дани, выплачиваемой русскими землями Орде. Возможность второго толкования этого места подтверждается другими списками "Сказания", где читаем: "осени требует".

И приидоша к нему князи белоозерскыа... и андомскыа князи .- Белозерские князья принимали участие в Куликовской битве. Федор Иванович (в "Сказании", как и в "Задонщине", ошибочно Семенович) и его сын Иван погибли во время битвы. Мелкие удельные княжества Кемское, Карголомское (в "Сказании" названо Каргопольским) и Андомское входили в состав Белозерского княжества и существовали только в конце XIV - начале XV в. Имена Андрея Кемского и Глеба Карголомского, кроме "Сказания", в других источннках не встречаются. В этом случае, как и в целом ряде других, "Сказание" сообщает сведения о лицах, неизвестных по другим историческим источникам. В ряде случаев это может объясняться тем, что в "Сказании" отразились сведения о именах более нигде не зафиксированных, в отдельных случаях возможны ошибки и искажения, возникшие в процессе переписки списков произведения.

...приидоша же ярославскыа князи... - Уделы князей Прозоровских и Курбских входили в состав Ярославского княжества. Перечисленные имена известны только по "Сказанию".

...поим с собою... гостей сурожан... - Сурожанами назывались купцы, торговавшие с богатым колониальным генуэзским городом на берегу Черного моря в Крыму - Сурожем (современный Судак). Большинство из названных имен в этом перечне исторически достоверны. Василия Капицу можно считать родоначальником рода Ермолиных. Хорошо была известна в Древней Руси купеческая семья Саларевых. Козьму Коврю (Ховрю) можно считать родоначальником рода Ховриных. О реальности имени Весякова свидетельствует "Весяков двор", стоявший в "Китай городе" во второй половине XV в. Во второй половине XV в. упоминается потомок Ивана Шиха - Андрей Шихов (см.: Тихомиров М.Н. Средневековая Москва в XIV-XV вв. М., 1957, с. 150 и далее).

Имена известны только по "Сказанию о Мамаевом побоище". (Примечания Л.А.Дмитриева ).

Текст полностью взят с сайта: http://starbel.narod.ru/mamaj.htm

Сказание о Мамаевом побоище

Но сначала подведем промежуточные итоги. Что же мы смогли извлечь из произведений Куликовского цикла, появление которых можно датировать XV - началом XVI в.?

Высняется: очень немного. Сражение состоялось 8 сентября 1380 г., в субботу. Место: на Дону, между реками Непрядвой и Мечей, на большом чистом поле. Воевали между собой великий владимирский (он же московский) князь Дмитрий Иванович и ордынский князь Мамай. Последний не был ханом, но фактически правил в Орде. Дмитрию он хотел отомстить за поражение на Воже.

К месту сражения русские шли через Коломну и устье Лопасни. А Мамай почему-то долго стоял на Дону (Мече).

Войско Дмитрия состояло из дружин самого великого князя, его брата Владимира Серпуховского, городовых полков Московского и Владимирского княжеств. В качестве союзников выступают князья Белозерские, а также Андрей и Дмитрий Ольгердовичи. Мамай же, плюс к татарам (или скорее половцам), навербовал наемников. О его союзниках более древние произведения ничего не говорят. В конце же XV в. в помощники Мамая записывают Ягайло Литовского и Олега Рязанского.

Численность войск древние авторы определяют в зависимости от литературности своего творения. В Краткой повести, выдержанной в сугубо информативном духе, об этом нет ничего. В более художественной (и более поздней) Пространной - около 150–200 тысяч. В чисто литературном творении «Задонщина» - 300 тысяч. Так сказать, не любо - не слушай, а врать не мешай. Татар было больше, но насколько - не понять.

Сражение длилось с шестого до девятого часа дня. Русские победили и гнали татар до Мечи, где часть преследуемых утонула. Мамай убежал в Кафу, где его убили. Ягайло к сражению не поспел. Олег участия не принимал.

Москвичи потеряли ряд военноначальников и вообще понесли серьезные потери. Всё.

А откуда же взялись все эти подробности про всероссийское ополчение, движение к Коломне по трем дорогам, число полков, ход сражения? Знаменитая атака Засадного полка, наконец? Где тут святой Сергий Радонежский? Где битва Пересвета с Челубеем?

Оказывается, все это взято из Сказания о Мамаевом побоище. Любопытнейшее произведение. Начать с того, что известно оно более чем в полутора сотнях списков. Что, конечно, свидетельствует о популярности Сказания, но уж никак не о его надежности в качестве источника информации. С историческими источниками так себя не ведут. Если полторы сотни людей переписывали его, внося свои изменения, стало быть, это чисто литературное произведение.

Понятно, что при этом восстановить первоначальный текст невозможно. Л. А. Дмитриев и М. А. Салмина доказывали, что ближе всего к протографу - так называемая Основная редакция. Ну раз так, посмотрим, какие новые сведения она содержит и насколько они достоверны. Вынужден просить прощения у читателя, но тут уж я текст первоисточника привести не смогу, очень длинный. Так что придется поверить мне на слово. Или поискать текст самому. К примеру, вот здесь: http://starbel.narod.ru/mamaj.htm. Размещенный по этому адресу текст взят из книги «Поле Куликово. Сказания о битве на Дону»(М., 1980. С. 110–217). Это т. н. вариант «Ноль» Основной редакции Сказания по списку ГПБ, О.IV.22 (рукопись середины XVI в.). И все цитаты будут делаться по нему, так что дальше источник повторять не буду.

Начнем с того, что в Сказании Мамай назван «еллин сый верою, идоложрец и иконоборец». Неплохо, да? Конечно, «еллин» может означать просто язычник. Но мусульманина язычником назвать никак нельзя. Да на Руси так и не делели.

Причина похода Мамая на Русь искажена. В летописных повестях вполне определенно говорится: это месть за поражение на Воже. «Задонщина» этот вопрос вообще обходит. В Сказании же ордынский князь собирается на Русь просто «по наущению дьявола». Причем собирается после победы там и остаться: «Аз не хощу тако сътворити, яко же Батый, нъ егда доиду Руси и убию князя их, и которые грады красные довлеють нам, и ту сядем и Русью владеем, тихо и безмятежно пожывем». Представляете себе кочевника Великой степи, осевшего в русских лесах и болотах? Нет, конечно, были в степной полосе и города. Их еще половцы строили, в доордынское время. Но много ли в них народу жило? Да и для этих горожан скотоводство все равно оставалось основой хозяйства. Просто в причерноморской степи снег глубокий, так что не позволяет зимой скот на подножном корму держать. Приходилось запасы делать и в стойла его на зиму загонять. Вот и возникли в степи города и села. Но в леса их жителей все равно не загонишь.

Дмитрий объезжает поле после битвы. Средневековая миниатюра

Идем дальше. Сказание повествует, что Мамай «по малех днех перевезеся великую реку Волгу съ всеми силами». Но этого заведомо не могло быть, поскольку он в это время не владел левобережьем Волги. В борьбе за власть Мамаю иногда удавалось Сарай захватывать и своих ханов там ставить. Но основой его владений были именно причерноморские степи и Крым. И к 1380 г. Мамай владел только ими. Стало быть, автор Сказания либо не знает истории Орды, либо просто не счел необходимым ее учитывать. Ему же нужно было показать, что на Куликовом поле русские противостояли всей Орде.

В устье Воронежа Мамай велит своим людям: «Да не пашете ни един вас хлеба, будите готовы на русскыа хлебы !» Давненько не слышал про кочевников, которые приходят куда-нибудь со своими стадами и сразу начинают там хлеб выращивать! Тем более, как мы потом увидим, ближе к концу лета. Самое то для яровых! Или они озимые сажать собирались? А зимой чем кормились бы? И чем скот кормили? Ну да, Мамай же им русские хлеба обещал!

Олег Рязанский почему-то, узнав о готовящемся нашествии, предполагает, что, получив известие о намерениях Мамая, Дмитрий убежит «в далниа отокы своа: любо в Новъгород Великый, или на Белоозеро, или на Двину». Но если предполагать бегство Дмитрия в Новгород еще можно было (русские князья постоянно там спасались от татар, собираясь, если что, бежать за море), то Двинская земля в то время не принадлежит Москве. Она была новгородской. В XIV–XV вв. за нее как раз боролись Москва и Новгород. Вошли же земли по Северной Двине в состав Москвы только после присоединения Новгорода, в конце XV в. Так что упоминание о них, как о месте предполагаемого укрытия Дмитрия, однозначно говорит о составлении текста не раньше конца XV в.

Дальше начинается полная фантасмагория. В качестве правителя Литвы назван Ольгерд, который умер за несколько лет до событий. Историки, пользующиеся Сказанием как источником, чтобы объяснить это, ссылаются на желание автора усилить значение победы. Дмитрий противостоит не Орде, а Орде, Литве и Рязани. А литовским князем, доставившим больше всего хлопот Москве, был Ольгерд, совершивший на нее три нашествия. Вот его и вписали вместо Ягайло, ничем таким себя в борьбе с Русью не проявившего. Объяснение вполне логичное, но автоматически выбивающее почву из-под ног тех, кто рассматривает Сказание как исторический источник. Сами историки и утверждают, как видим, что его автор ничем себя не ограничивал. Что хотел, то и выдумывал.

С другой стороны, если автор так хотел подчеркнуть силу русских, следовало ожидать, что враги будут показаны серьезно. Как бы не так! Автор Сказания изображает Олега и Ольгерда предельно гадостно! Просто какие-то мелкие пакостники и жалобщики, надеющиеся только на то, что Мамай русских побьет, а они объедки подберут! «И еще молим тя, царю, оба раби твои, Олег Резанскый и Ольгорд Литовскый, обиду приахом велику от того великого князя Дмитриа Ивановичя, и где будеть о своей обиде твоим имянем царьскым погрозим ему, он же о том не радить. И еще, господине царю, град мой Коломну за себя заграбил. И о том о всем, царю, жалобу творим тебе».

Нет, что-то с Ольгердом не то. Скорее можно предположить, что писалось это настолько позже 1380 г., что автор уже и не помнил, кто тогда Литвой правил. А справиться даже по русским летописям не соизволил.

Да что там, он и относительно русских-то дел справки особо наводить не пытается. Пишет, к примеру, «посла по брата своего по князя Владимера Андреевичя в Боровеск», хотя главный город Владимира - Серпухов. И даже «Задонщина», при всей своей литературности, указывает, что при сборе войск «трубы трубят в Серпухове» . Ну, хотя, конечно, мог Владимир и в Боровске быть. Да только что ему там делать? И главное: зачем его вызывать в Москву, чтобы потом ехать в Коломну, если из Боровска (а тем более, Серпухова) до Коломны ближе?

Следующий прелюбопытнейший момент: в Сказании о Мамаевом побоище в качестве священника, благословляющего Дмитрия на битву, выступает митрополит Киприан: «Прииде къ преосвященному митрополиту Киприану». Хотя Киприана в это время в Москве нет. Поставлен-то он был на митрополию еще в 1376 г. Но Дмитрий его не признавал. В тот год жив был еще митрополит Алексий. Но последнего, москвича родом, активно лоббировавшего, как бы теперь сказали, с высокой церковной кафедры интересы родного княжества, не признавал Ольгерд. Вот и пришлось патриарху ставить другого. Однако этого не захотел принять Дмитрий. И стало на Руси два митрополита: в Киеве и Москве.

В начале 1378 г. Алексий умер. Но Дмитрий привык иметь своего митрополита. И самовольно поставил на это место некого Митяя (Дмитрия), которого не приняли даже некоторые русские иерархи. Однако летописи говорят: Митяй полтора года «исполнял обязанности» и только после этого отправился к константинопольскому патриарху на официальное поставление. Было это, как следует из того же Рогожского летописца, летом 1379 г. Через Оку он переправлялся, как я уже писал в главе про хоронологию Рогожского летописца, 26 июля, которое в том году, на самом деле было во вторник. Соответственно, в Константинополь попал (мертвым, поскольку в пути скончался) летом того же года. Но Дмитрий об этом узнать не мог, потому что посольство застряло в Константинополе. Переяславский архимандрит Пимен, по утверждению летописца, решил сам стать митрополитом, а противников этого решения из числа послов, чтобы не рыпались, заковал в железо. Сам же благополучно подделал княжескую грамоту, чтобы там теперь написано было: великий князь московский просит патриарха за Пимена.

Но у патриарха уже был один ставленник - Киприан. И Пимену, судя по летописи, пришлось долго и упорно подкупать византийских церковников, чтобы получить все же поставление. А в следующем году начался конфликт с Мамаем. Как итог, в 1380 г. Москва оставалась без митрополита. Киприана Дмитрий признал только после того, как узнал (в конце 1380 г.), что Митяй умер, а митрополитом самовольно стал Пимен. К тому же последний набрал займов для подкупа константинопольских церковников, а расплачиваться за них нужно было князю. В летописном рассказе о пименовых безобразиях, кстати, говорится, что выплата долгов продолжается «и по сей день» . По какой, не указано, зато понятно, что статья писалась задним числом. Можно только предположить с большой долей уверенности, что делалось это после смерти Пимена, который сумел-таки некоторое время все же пробыть митрополитом между 1382 и 1389 гг. А тогда князю, естественно, легче было Пимена дезавуировать, а признать Киприана. Думаю, и долги он в то время платить не стал. А уж потом, когда все же признал Пимена, пришлось расплачиваться.

Почему же автор Сказания приписал к истории Мамаева побоища Киприана? Наши историки предпочитают говорить о том, что это указывает на время и место составления произведения: при жизни Киприана, в его канцелярии. Но, позвольте, господа! Киприан умер в 1406 г. В это время многие свидетели тех событий были еще живы. А кто когда главой церкви был, это и рядовой верующий знал. За митрополита же во время литургии молятся! И что, вы думаете, митрополит мог позволить себе такой бесстыдный обман? Нет, господа, не те времена были. Это сейчас в фальсификациях не стесняются: ври больше, и все пройдет. А тогда люди верующие были.

Так что Киприан мог появиться в Сказании только тогда, когда не то что жившие во времена Куликовской битвы, но и дети их, пожалуй, померли. Чтобы уже никто не помнил, кто в те времена был митрополитом. А вот то, что писалось все в митрополичьей канцелярии, это вполне реально. Осталось только посмотреть: когда церкви особо необходимо было подчеркнуть зависимость княжей (царской) власти от иерархов?

Выходя из Москвы на поле брани, Дмитрий молился перед Владимирской иконой Божьей Матери («И пакы приступи къ чюдотворному образу госпожы Царици, юже Лука евангелист, жыв сый написа» ). В действительности, почитавшаяся как патрональная для всей Русской земли, икона эта была перенесена из Владимира в Москву в 1395 г., во время движения на Русь войск Тимура.

Ко всем этим несуразицам добавим полное несоответствие хронологии Сказания реалиям 1380 г. Смотрите сами. Дмитрий приезжает к Сергию Радонежскому. «И моли его преподобный игумен Сергий, дабы слушал святую литоргию, бе бо тогда день въскресный и память святых мученик Флора и Лавра». Но в 1380 г. день Фрола и Лавра (18 августа) был в субботу. На воскресенье это число приходилось на следующий, 1381 г.

«Приспевшу же дни четвертку августа 27, на память святого отца Пимина Отходника, в той день въсхоте князь великий изыти противу безбожных татар». Это о выходе русских войск из Москвы. Но 27 августа 1380 г. - понедельник. На следующий год - вторник. То есть это указание не стыкуется даже с собственной записью автора Сказания о 18 августа, воскресеньи. Четверг - в 1383 г.

Наконец, «приспевшу же, месяца септевриа въ 8 день, великому празднику Рождеству святыа Богородица, свитающу пятку». Простите, господа , но это суббота была, суббота! Причем на пятницу 8 сентября приходилось вообще невесть когда. Ведь 1380 г. был високосным, а стало быть, в 1379-м этот день выпадал на четверг. Ближайшее совпадение - 1385 г.!

То есть ни одна из приведенных в Сказании дат не совпадает с указанными при них днями недели. Причем нет даже закономерности в этих несовпадениях. Полное впечатление, что либо числа, либо дни недели указывались «от балды».

Как видим, информация Сказания заведомо недостоверна. Это очевидный «исторический роман». Причем должным образом идеологически обработанный. Использовать ее, как исторический источник - это примерно то же самое, что изучать историю Франции времен Ришелье по «Трем мушкетерам», а Россию - по Пикулю. Тем не менее историки так и делают. К примеру, Л. А. Дмитриев, много сил затративший на изучение Сказания, пишет: «Из всех произведений цикла С. - самый подробный и сюжетно-увлекательный рассказ о битве на Куликовом поле в 1380 г. С. сообщает целый ряд подробностей как о подготовке к Куликовской битве, так и о самом сражении, не зафиксированных другими источниками» .

Но, может быть, у исследователей есть основание считать, что автор Сказания использовал неизвестные его предшественникам данные? К примеру, воспоминания участников битвы. Тем более, в одном месте он и сам об этом пишет: «Се же слышахом от вернаго самовидца, иже бе от плъку Владимера Андреевича» .

Но чтобы утверждать так, нужно иметь доказательства, что Сказание было написано в конце XIV в. Однако тот же Дмитриев признает: самый ранний список т. н. варианта «Ноль» Основной редакции Сказания (которая представлена наибольшим количеством вариантов) относится к началу - первой половине XVI в.

Чтобы хоть как-нибудь подвинуть время к 1380 г., исследователь ссылается на то, что всем спискам должен предшествовать протограф (так как они между собой расходятся), и датирует создание Сказания «не позже кон. XV в.». Основанием для этой даты служит ему, кстати, не Основная, а т. н. Летописная редакция, имеющаяся в Вологодско-Пермской летописи. Летописная же редакция ближе всех к Пространной летописной повести. «Здесь проведена последовательная переработка по пространной летописной повести взятого за основу текста Сказания», - пишет Дмитриев. Ну, если хочется, можно сказать и так. А может, правильнее будет признать, что перед нами именно первый вариант переработки Пространной повести в Сказание?

А вообще-то Сказание есть, как говорится в Словаре книжников и книжности Древней Руси, только в третьей редакции Вологодско-Пермской летописи. А она известна в списке середины XVI в. В более ранних вариантах на этом месте стоит летописная повесть. Так что аргумент Дмитриева, на котором строится снижение возраста протографа Сказания, не работает.

Да и в любом случае прошло более ста лет. Так что никаких «самовидцев» быть не могло, это чистый блеф автора Сказания. Точно так же, как Забелинский вариант Сказания (основной список - Новгородская Забелинская летопись XVII в., ГИМ, собр. Забелина, № 261) перечисляет неизвестные по другим спискам имена людей, видевших будто бы князя Дмитрия во время боя («…реша ему первый самовидец Юрка сапожник…, второй самовидец Васюк Сухоборец… третий же рече Сенька Быков… четвертый же рече Гридя Хрулец» ). Тут уж даже сам Дмитриев пишет, что данные эти, возможно, отражают «поздние домыслы».

Так что никакой более полной информации у автора Сказания очевидно не было. Откуда ей взяться было? Ссылка на устные предания, как делает Дмитриев, даже не смешна. Кто не знает поговорки «Врет, как очевидец»? А уж через век… Устные предания способны сохранить сведения о канве событий, территории, на которой они происходили, - и вряд ли больше. Остальное (даже названия населенных пунктов, народов, имена участников) подвергается почти неизбежному искажению.

Из других же упомянутых нами письменных источников есть Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича да Житие Сергея Радонежского. Житие Сергия составлялось, как следует из исследования Б. М. Клосса, примерно в 1418 г. Епифаном Премудрым. Но оно до нас не дошло. Дошли редакции, осуществленные в 1438–1459 гг. Пахомием Логофетом. В самой ранней говорится: «Некогда же приде князь великии в монастырь къ преподобному Сергиу и рече ему: „отче, велиа печаль обдержит мя: слышах бо, яко Мамаи въздвиже всю Орду и идет на Русьскую землю, хотя разорити церквы, их же Христос кровию Своею искупи. Тем же, отче святыи, помоли Бога о том, яко сия печаль обща всем християном есть“. Преподобныи же отвеща: „иди противу их и Богу помогающу ти победиши, и здравъ съ вои своими възвратишися, токмо не малодушьствуи“. Князь же отвеща: „аще убо Богъ поможет ми молитвами твоими, то пришед поставлю церковь въ имя Пречистыа Владычица нашя Богородица честнаго Еа Успениа и монастырь съставлю общаго житиа“. Слышанно же бысть, яко Мамаи идет с татары с великою силою. Князь же, събрав воя, изыде противу их. И бысть по пророчьству святого Сергиа, и победивь, татары прогна и сам здравъ съ вои своими възвратися. И тако моливь святого Сергиа обрести место подобно, иде же цръковь сътворити. И тако обретше место подобно, призва же и княза великаго и основаста церковь, иже и вскоре сътворше церковь красну въ имя Пречистыа на Дубенке и съставишя обще житие. Постави же единого от ученикъ своих игумена в том монастыри, сам же пакы възвратися въ свои ему монастырь».

Позже, правда, этот текст стал обрастать подробностями. В третьей редакции появилось сообщение о посылке Сергием письма князю уже на Дон. А в Никоновской летописи (20-е годы XVI в.) - об отправке Пересвета и Осляби.

В Слове о житии великого князя Дмитрия Ивановича говорится следующее: «Враги же, живущие вокруг земли его, позавидовали ему и наклеветали на него нечестивому Мамаю, так сказав: „Дмитрий, великий князь, называет себя царем Русской земли и считает, что превзошел тебя славой, и противостоит твоему царству“. Мамай же, подстрекаемый лукавыми советниками, которые христианской веры держались, а сами творили дела нечестивых, сказал князьям и вельможам своим: „Захвачу землю Русскую, и церкви христианские разорю, и веру их на свою переменю, и повелю поклоняться своему Магомету. А где церкви были, тут ропаты поставлю и баскаков посажу по всем городам русским, а князей русских перебью“. Как прежде Агаг, царь васанский, похваляясь, выступил против кивота завета Господня, бывшего в Силоме: похвалившись так, сам и погиб.

И послал Мамай сначала воеводу поганого Бегича с большим войском и со многими князьями. Услышав о том, князь Дмитрий пошел ему навстречу с великими силами земли Русской. И сошлись с погаными в Рязанской земле на реке Воже, и помог Бог и Святая Богородица Дмитрию, а поганые агаряне были посрамлены: одни перебиты были, а другие обратились в бегство; и возвратился Дмитрий с великой победой. И так вот защищал он Русскую землю, отчину свою.

И бесстыдный Мамай покрыл себя позором, вместо хвалы бесчестие приобрел. И двинулся он сам, бахвалясь, на Русскую землю, и на Дмитрия, обуреваемый злобными и беззаконными мыслями. Услышав же об этом, князь Дмитрий, преисполнившись скорби, обратился к Богу и к пречистой его Матери и сказал: „О пресвятая госпожа Богородица-дева, заступница миру и помощница, моли Сына своего за меня, грешного, да удостоюсь славу и жизнь свою положить во имя Сына твоего и твое, ибо не имеем другой помощницы, кроме тебя, Госпожа. Да не порадуются неправедные враги мои, да не скажут поганые: „Где же Бог их, на которого они уповают?“, да будут посрамлены все творящие зло рабам твоим. Так как я раб твой и сын рабы твоей, испроси мне, Госпожа, силу и помощь от святой обители твоей и от Бога моего против моего супостата и нечестивого врага. Воздвигни мне, Госпожа, крепость силы перед лицом врага и вознеси имя христианское перед погаными агарянами“.

И призвал он вельмож своих и всех князей Русской земли, бывших под властью его, и сказал им: „Должно нам, братия, сложить головы свои за правую веру христианскую, да не будут захвачены города наши погаными и не запустеют святые Божии церкви, и не будем рассеяны мы по всей земле, да не будут уведены в полон жены и дети наши, да не будем притесняемы погаными во все времена, если за нас умолит Сына своего и Бога нашего Пречистая Богородица“. И отвечали ему князья русские и вельможи его: „Господин наш русский царь! Обещали мы, служа тебе, жизнь свою отдать, и ныне ради тебя кровь свою прольем, и своею кровью второе крещение примем“.

И восприняв Авраамову доблесть, помолившись Богу и призвав на помощь святителя Петра, нового чудотворца и заступника Русской земли, пошел князь, подобно древнему Ярославу, на поганого, на злочестивого Мамая, второго Святополка. И встретил его в татарском поле на реке Дон. И сошлись полки, как сильные тучи, и заблистало оружие, как молния в дождливый день. Ратники же бились врукопашную, по долинам кровь текла, и вода Дона-реки с кровью смешалась. А головы татарские, словно камни, падали, и трупы поганых лежали подобно посеченной дубраве. Многие же благоверные видели ангелов Божиих, помогавших христианам. И помог Бог князю Дмитрию, и родичи его, святые мученики Борис и Глеб; и побежал окаянный Мамай перед лицом его. Треклятый Святополк на гибель побежал, а нечестивый Мамай безвестно погиб. И возвратился князь Дмитрий с великой победой, как прежде Моисей, Амалика победив. И наступила тишина в Русской земле» {87} .

Как видим, тут тоже ничего, что могло бы послужить дополнительным источником информации для автора Сказания, нет. Да и написано Слово было, очевидно, как мы уже указывали, в XVI в. При этом хочется отметить: в Слове причина войны названа вполне конкретная. Мамаю доносят, что Дмитрий не хочет подчиняться. Тот шлет Бегича, а после разгрома последнего идет сам. Говорится, правда, что Мамай хочет омусульманить Русь, но уж никак не о том, что он хочет туда переселиться. Так что Слово как источник более достоверно, чем Сказание.

Дмитрий Донской на Куликовом поле. Художник В. К. Сазонов

Да, чуть не забыл: автор Слова ни разу Мамая царем не назвал. В отличие от автора Сказания («яко безбожный царь Мамай грядеть на нас» ). То есть, похоже, он-то еще помнит, что Мамай права именоваться царем не имел. А ко времени написания Сказания об этом уже забыли.

Вот и получается, что для своих построений относительно Куликовской битвы историки пользуются самым далеким от истины источником. А ведь такие подробности, как знаменитая атака Засадного полка, известны только из него. Так же, как посольство Захарии Тютчева, посылка нескольких «стражей» (разведгрупп, как бы мы теперь сказали), выход из Москвы по трем дорогам, участие в походе купцов-сурожан, распределение полков и их воевод, седьмой час дня как время, когда татары стали одолевать, ранение князя Дмитрия.

Только в Сказании упомянуты князья и воеводы, которые по другим источникам не известны: Андрей Кемский, Глеб Каргопольский, Роман Прозоровский, Лев Курбский, Глеб Брянский, Дмитрий и Владимир Всеволожи, Федор Елецкий, Юрий Мещерский, Андрей Муромский, воеводы Владимира Серпуховского Данило Белеут и Константин Конанов. Причем автора явно не тревожит, что прозоровский и курбский уделы были выделены только в начале XV в., а андомский - и того позже.

Если учесть, что кроме этих никому не известных персонажей в Сказании фигурируют белозерский князь Федор Романович (названный Семеновичем, как и в «Задонщине»), Дмитрий Ростовский (хотя на одной стороне разделенного к тому времени Ростова правил Андрей Федорович, а на другой - Александр Константинович) и Андрей Ярославский (правил Василий Васильевич, у которого были братья Глеб и Роман), получается, что Сказание не приводит ни одного достоверного имени, кроме тех, которые непосредственно связаны с Москвой. Даже для Серпуховского княжества воеводы указаны какие-то неизвестные.

Между прочим, и знаменитый Дмитрий Боброк Волынский всплывает в качестве участника битвы только в Сказании.

Для примера: в Повести о Тверской войне в Рогожском летописце названы князья, участвовавшие в походе Дмитрия на Тверь. Это «тесть его князь великыи Дмитрiи Костянтиновичь Суждальскыи, князь Володимеръ Андреевичь, князь Борис Константиновичь, князь Андрей Федоровичь Ростовьскыи, князь Дмитрiи Костянтиновичь Ноготь Суждальскыи, князь Семенъ Дмитреевичь, князь Иван Василiевичь Смоленскыи, князь Василеи Василiевичь Ярославскыи, князь Роман Василiевичь Ярославскыи, князь Федор Романовичь Белозерскыи, князь Василiи Михаиловичь Кашиньскыи, князь Федор Михаиловичь Можаискыи, князь Андреи Федоровичь Стародубскыи, князь Василiи Костянтиновичь Ростовьскыи, князь Александр Костянтиновичь братъ его, князь Роман Михаиловичь Бряньскыи, князь Семенъ Костянтиновичь Оболеньскыи, брат его, князь Иванъ Торушьскыи…» {88} . Так вот, в этом обширном списке, насколько я могу судить по родословным книгам, сомнения вызывают только Семен Константинович Оболенский (не нашел я такого в списках этого времени) и Роман Михайлович Брянский (Брянск вообще был уже захвачен Литвой). Да еще оболенский князь Иван Константинович назван тарусским. Не самая большая ошибка, если учесть, что оболенские князья были потомками Юрия Тарусского. В родословных Иван Константинович фигурирует как Оболенский, но в принципе ничто не мешает ему в это время занимать и Тарусу. Ну и Федора Михайловича Моложского летописец назвал Можайским. Ну, так это описка в Рогожском летописце, так как в Симеоновской летописи он именуется именно Моложским. Остальные - реальные, подтвержденные документами того времени и родословными книгами князья.

Данный текст является ознакомительным фрагментом. Из книги Ордынский период. Первоисточники [антология] автора Коллектив авторов

Сказание о Мамаевом побоище Подготовка текста В. П. Бударагина и Л. А. Дмитриева, перевод В. В. Колесова «Сказание о Мамаевом побоище» – основной памятник Куликовского цикла. Это самый подробный рассказ о победе Дмитрия Донского над Мамаем и самое увлекательное

Из книги Наш князь и хан автора Веллер Михаил

Сказание о Мамаевом побоище «… Пришли же послы к царю Мамаю от Ольгерда Литовского и от Олега Рязанского и принесли ему большие дары и грамоты. Царь же принял дары и письма благосклонно и, заслушав грамоты и послов почтя, отпустил и написал ответ такой: «Ольгерду

Из книги Загадки поля Куликова автора Звягин Юрий Юрьевич

Сказание о Мамаевом побоище Но сначала подведем промежуточные итоги. Что же мы смогли извлечь из произведений Куликовского цикла, появление которых можно датировать XV - началом XVI в.?Высняется: очень немного. Сражение состоялось 8 сентября 1380 г., в субботу. Место: на Дону,

Из книги Тайна гибели Бориса и Глеба автора Боровков Дмитрий Александрович

Сказание и страдание и похвала святым мученикам Борису и Глебу* *Анонимное сказание Господи, благослови, отче! - «Род праведных благословится, - говорит пророк, - и потомки их благословенны будут». Так и свершилось незадолго до наших дней при самодержце всей Русской

Из книги Ледовое побоище и другие «мифы» русской истории автора Бычков Алексей Александрович

«Сказание о мамаевом побоище» Основной памятник Куликовского цикла - «Сказание о Мамаевом побоище» - впервые был опубликован в 1829 г. Это был вариант Основной редакции «Сказания…», условно называемый «Печатным» (так как именно этот вариант оказался напечатанным

Из книги 500 знаменитых исторических событий автора Карнацевич Владислав Леонидович

ЛЕДОВОЕ ПОБОИЩЕ Ледовое побоище. Миниатюра из Лицевого сводаВ середине XIII в. русским землям со всех сторон угрожали иноземные захватчики. С востока двигались татаро-монголы, с северо-запада на русские земли претендовали ливонцы и шведы. В последнем случае задача дать

Из книги Эпоха Куликовской битвы автора Быков Александр Владимирович

СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ Начало повести о том, как даровал Бог победу государю великому князю Дмитрию Ивановичу за Доном над поганым Мамаем и как молитвами пречистой Богородицы и русских чудотворцев православное христианство – Русскую землю Бог возвысил, а

Из книги Демонтаж автора Кубякин Олег Ю.

Сказание о Мамаевом побоище Хочется начать словами выдающегося отечественного историка Георгия Владимировича Вернадского:«Монгольский период - одна из наиболее значимых эпох во всей русской истории. Монголы владычествовали по всей Руси около столетия, и даже после

Из книги Монголо–татары глазами древнерусских книжников середины XIII?XV вв. автора Рудаков Владимир Николаевич

Приложение 1 «Духъ южны» и «осьмый час» в «Сказании о Мамаевом побоище» (К вопросу о восприятии победы над «погаными» в памятниках «куликовского цикла») (Впервые опубликовано: Герменевтика древнерусской литературы Сб. 9. М., 1998. С. 135–157) Среди памятников «куликовского

Из книги Эпоха Рюриковичей. От древних князей до Ивана Грозного автора Дейниченко Петр Геннадьевич

Ледовое побоище На льду Чудского озера Александр Невский одержал блестящую победу, вошедшую во все учебники военного искусства. 15 тысяч русских ратников, значительную часть которых составляли плохо обученные ополченцы, одолели 12 тысяч немецких рыцарей.Боевой строй

Из книги Дорога Домой автора Жикаренцев Владимир Васильевич

Из книги Хрестоматия по истории СССР. Том1. автора Автор неизвестен

71. СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ Куликовская битва 1380 г. в древних памятниках известна под именем Мамаева побоища. О битве сложено было множество рассказов вскоре после события. Здесь приводятся отрывки с рассказом о самой битве из «Сказания о Мамае по рукописи

Из книги Среди тайн и чудес автора Рубакин Николай Александрович

Сказание о потопе - вовсе не еврейское сказание Но вот что особенно интересно: сказание о потопе вовсе не еврейское сказание, а значит, не «божье откровение». Оно пришло к евреям из другой страны, от другого народа. Оно записано в ассирийских книгах. И записано еще за

Из книги Новочеркасск. Кровавый полдень автора Бочарова Татьяна Павловна

ПОБОИЩЕ Первая кровь сыграла свою роковую роль. Оружие было применено для разгона людей, и «успех» этой операции определил такое же развитие событий на Дворцовой площади. И по времени они развертывались одно за другим.Для более полной характеристики картины

Из книги Мир истории: Русские земли в XIII-XV веках автора Шахмагонов Федор Федорович

Ледовое побоище Сражение состоялось 5 апреля и получило в истории название Ледового побоища. О Ледовом побоище написано немало исследований, популярных очерков, нашло оно отражение в художественной литературе, в живописи и даже в кинематографе. Знаменитый советский

Из книги Я познаю мир. История русских царей автора Истомин Сергей Витальевич

Ледовое побоище Вскоре после победы на Неве его отношения с новгородским боярством разладились, в результате столкновений с боярами Александр Невский был вынужден покинуть Новгород.После вторжения ливонских рыцарей на Русь новгородцы послали к князю Александру гонцов