НАЧИНАЕТСЯ КНИГА, НАЗЫВАЕТСЯ ДЕКАМЕРОН,
Прозванная Principe Galeotto, в которой содержится сто новелл,
рассказанных в течение десяти дней семью дамами и тремя молодыми людьми.
ВВЕДЕНИЕ
Соболезновать удрученным - человеческое свойство, и хотя оно пристало
всякому, мы особенно ожидаем его от тех, которые сами нуждались в утешении и
находили его в других. Если кто-либо ощущал в нем потребность и оно было ему
отрадно и приносило удовольствие, я - из числа таковых. С моей ранней
молодости и по ею пору я был воспламенен через меру высокою, благородною
любовью, более, чем, казалось бы, приличествовало моему низменному
положению, - если я хотел о том рассказать; и хотя знающие люди, до сведения
которых это доходило, хвалили и ценили меня за то, тем не менее любовь
заставила меня претерпевать многое, не от жестокости любимой женщины, а от
излишней горячности духа, воспитанной неупорядоченным желанием, которое, не
удовлетворяясь возможной целью, нередко приносило мне больше горя, чем бы
следовало. В таком-то горе веселые беседы и посильные утешения друга
доставили мне столько пользы, что, по моему твердому убеждению, они одни и
причиной тому, что я не умер. Но по благоусмотрению того, который, будучи
сам бесконечен, поставил непреложным законом всему сущему иметь конец, моя
любовь, - горячая паче других, которую не в состоянии была порвать или
поколебать никакая сила намерения, ни совет, ни страх явного стыда, ни
могущая последовать опасность, - с течением времени сама собою настолько
ослабела, что теперь оставила в моей душе лишь то удовольствие, которое она
обыкновенно приносит людям, не пускающимся слишком далеко в ее мрачные
волны. Насколько прежде она была тягостной, настолько теперь, с удалением
страданий, я ощущаю ее как нечто приятное. Но с прекращением страданий не
удалилась память о благодеяниях, оказанных мне теми, которые, по своему
расположению ко мне, печалились о моих невзгодах; и я думаю, память эта
исчезнет разве со смертью. А так как, по моему мнению, благодарность
заслуживает, между всеми другими добродетелями, особой хвалы, а
противоположное ей - порицания, я, дабы не показаться неблагодарным, решился
теперь, когда я могу считать себя свободным, в возврат того, что сам
получил, по мере возможности уготовить некое облегчение, если не тем, кто
мне помог (они по своему разуму и счастью, может быть, в том и не
нуждаются), то по крайней мере имеющим в нем потребу. И хотя моя поддержка,
или, сказать лучше, утешение, окажется слабым для нуждающихся, тем не менее,
мне кажется, что с ним надлежит особливо обращаться туда, где больше
чувствуется в нем необходимость, потому что там оно и пользы принесет
больше, и будет более оценено.
Не все читали "Декамерон". В школе такое явно не проходят, а в обыденной взрослой жизни места книгам уже практически нет. Да и не модно у нынешней молодежи читать... Это напоминает слегка средние века, когда люди, много знающие, осуждались обществом. Но это, впрочем, лирика. К произведению "Декамерон" краткое содержание очень тяжело привести. Ведь сама книга - это собрание новелл, посвященных теме любви во всех ее проявлениях.
История в истории
Итальянский писатель Джованни Боккаччо является автором произведения "Декамерон". Краткое содержание, по сути, не мог привести и сам автор, так как строение всего произведения - это множество небольших новелл, которые объединяет основная линия сюжета. Увидела свет эта книга в эпоху Ренессанса, примерно в 1354 году. "Декамерон" содержание имеет весьма спорное, так как для тех времен подобная литература была, с одной стороны, и вполне простительна, но с другой, считалась несколько вульгарной. Само название переводится как "Десятиднев" и является некой саркастичной насмешкой автора над церковным "Шестидневом". В произведении рассказывается о сотворении мира, но не Богом, а тогдашним обществом, и не за шесть дней, а за десять.
Книга вкратце
А теперь непосредственно "Декамерон". Краткое содержание новелл: события происходят во времена разгула чумы 1348 года. Три благородных юноши и семь дам уезжают из пораженного болезнью города на виллу в двух милях от него. Для того чтобы с интересом провести время, они по очереди начинают рассказывать друг другу занимательные истории. Кстати, достаточно много новелл было создано на основе фольклора, античных анекдотов, религиозно-нравоучительных примеров из проповедей священников и многого другого.
"Декамерон" - краткое содержание быта рассказчиков
Каждый новый день начинается с небольшой заставки, в которой рассказывается о том, как молодые люди проводят время. Стоит отметить, что описание довольно утопическое, в рамках морали и воспитания. А вот сами новеллы прямо противопоставляются этой утопии. В них, фигурально выражаясь, проступает "пир во время чумы", пронизывая красной нитью каждую строку. Повествование берет начало утром среды и на каждый день приходится по десять новелл. В них вы можете увидеть все проявления любви - от сексуального контекста и до трагедии с жестокостью.
Каждый день, кроме пятницы и субботы, выбирается король (королева), который назначает темы для рассказа, и их должны придерживаться все участники за исключением Дионео, которому принадлежит привилегия "свободного повествования". После прослушивания всех историй молодые люди сидят и обсуждают их, обмениваются впечатлениями. В конце каждого дня одна из присутствующих дам поет балладу. Эти песни - образцы лирики Боккаччо, и повествуют они о чистой любви или о страданиях тех возлюбленных, которые не имеют возможности соединиться. С учетом выходных молодые люди проводят на вилле две недели, после чего все-таки решаются вернуться в город.
"Декамерон". Краткое заключение
Все новеллы выполнены в особом стиле. Для времен Ренессанса это было некоторое новшество, так как книга писалась не на литературном общепринятом языке, а на сочном разговорном итальянском. Сам же Боккаччо говорил о своем детище как о "человеческой комедии".
© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2009, 2011
© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2009
Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства.
К читателю
Вы, искушенный, требовательный и, наверное, достаточно пресыщенный Читатель начала XXI века, сейчас держите в руках весьма необычную, позвольте вас уверить, книгу.
Во-первых, это величайший шедевр мировой литературы.
Во-вторых, «Декамерон» – первая в мире книга, изданная типографским способом, и это, согласитесь, знаменательно уже само по себе.
В-третьих, невозможно назвать другую книгу, которая на протяжении более шести столетий привлекала бы к себе столько же внимания.
Разве что Библия.
И в-четвертых, данное издание бессмертного романа воспроизводит, пожалуй, самый блистательный, самый полный и независимый от цензурного своеволия перевод с языка оригинала, осуществленный в восьмидесятых годах XIX столетия академиком А. Н. Веселовским. Этот ставший знаменитым перевод как нельзя более выразительно воспроизводит колорит эпохи Джованни Боккаччо, названной Возрождением или Ренессансом. Столпами этой эпохи были: ниспровержение мертвящих церковных догматов, возрождение жизнелюбивых традиций античности, торжество идеи самоценности человеческой личности. А еще – парад гениальных шедевров, и среди них – «Декамерон», написанный в период между 1348 и 1353 годами.
Автор его, Джованни Боккаччо, в юности служил при дворе неаполитанского короля, дочь которого, красавица Мария д’Аквино, стала его первой любовью. На страницах «Декамерона» она была увековечена под именем Фьяметты. Далее Боккаччо переезжает в Рим, поступает на службу в Ватикан, много путешествует, выполняя дипломатические поручения Папы, а затем, выйдя в отставку, покупает дом в окрестностях Флоренции, где на досуге пишет свое великое произведение…
«Декамерон» состоит из ста новелл. В течение десяти дней их рассказывают семеро молодых дам и трое кавалеров, которые, спасаясь от эпидемии чумы, находят убежище на уединенной загородной вилле и оказываются изолированы от мрачных реалий бытия. Перед читателем проходит парад колоритнейших образов: короли и бездомные нищие, султаны и странствующие монахи, высшее духовенство и разбойники, благонравные матроны и уличные проститутки, озорные жены и простоватые мужья, коварные соблазнители и доверчивые жертвы. Церковное мракобесие, ханжеская добродетель, коварство, любовь, ненависть, глупость, похоть, доблесть, честь, бесчестье… Пышное многоцветье самых разных тем, образов и коллизий, над которыми безраздельно царит всемогущий Эрос. Именно эротические новеллы принесли столь громкую славу «Декамерону», подчас довольно скандальную из-за агрессивной косности и зашоренности сознания.
В 1557 году инквизиция издала печально знаменитый «Индекс запрещенных книг», в котором «Декамерон», конечно же, занял почетное место. По требованию Ватикана книга была «адаптирована», то есть все населявшие ее монахи, аббаты, епископы, настоятельницы монастырей и другие особы церковного звания превратились в бродячих музыкантов, актеров, сельских старост и мелкопоместных дворян.
В последней четверти XIX века «Декамерон» был запрещен в США и Великобритании, а всю первую половину XX столетия этот памятник литературы Ренессанса подвергался арестам в разных странах христианского мира. В Советском Союзе, напротив, «Декамерон» много раз переиздавался, скорее всего, из-за мощной антицерковной направленности, на фоне которой озорной эротизм Боккаччо выглядел чем-то вроде необходимого зла.
«Декамерон», увы, всегда, во все времена носил на себе ярлык безнравственного произведения, хотя едва ли кто-либо из его гонителей смог бы вразумительно пояснить свою позицию. Изначально запретных тем вообще не существует, как не существует запретных явлений природы. Нравственной оценке могут подлежать лишь способ отражения той или иной темы, мера таланта, такта, культуры и душевной глубины автора, ничего более.
По выражению Оскара Уайльда, нет книг нравственных или безнравственных, а есть книги, написанные хорошо или же написанные плохо.
«Декамерон» написан хорошо.
Очень хорошо.
В. Гитин, литератор
Начинается книга
называемая Декамерон, прозванная Principe Galeotto, в которой содержится сто новелл, рассказанных в течение десяти дней семью дамами и тремя молодыми людьми
Введение
Соболезновать удрученным – человеческое свойство, и хотя пристало всякому, мы особенно ожидаем его от тех, которые сами нуждались в утешении и находили его в других. Если кто-либо ощущал в нем потребность, и оно было ему отрадно и приносило удовольствие, – я из числа таковых. С моей ранней молодости и по сю пору я был воспламенен через меру высокою, благородною любовью, более, чем, казалось бы, приличествовало моему низменному положению, – если б я хотел о том рассказать; и хотя знающие люди, до сведения которых это доходило, хвалили и ценили меня за то, тем не менее любовь заставила меня претерпевать многое, не от жестокости любимой женщины, а от излишней горячности духа, воспитанной неупорядоченным желанием, которое, не удовлетворяясь возможной целью, нередко приносило мне больше горя, чем бы следовало. В таком-то горе веселые беседы и посильные утешения друга доставили мне столько пользы, что, по моему твердому убеждению, они одни и причиной тому, что я не умер. Но по благоусмотрению того, который, будучи сам бесконечен, поставил непреложным законом всему сущему иметь конец, моя любовь, – горячая паче других, которую не в состоянии была порвать или поколебать никакая сила намерения, ни совет, ни страх явного стыда, ни могущая последовать опасность, – с течением времени сама собою настолько ослабела, что теперь оставила в моей душе лишь то удовольствие, которое она обыкновенно приносит людям, не пускающимся слишком далеко в ее мрачные волны. Насколько прежде она была тягостной, настолько теперь, с удалением страданий, я ощущаю ее как нечто приятное. Но с прекращением страданий не удалилась память о благодеяниях, оказанных мне теми, которые, по своему расположению ко мне, печалились о моих невзгодах; и я думаю, память эта исчезнет разве со смертью. А так как по моему мнению благодарность заслуживает, между всеми другими добродетелями, особой хвалы, а противоположное ей – порицания, я, дабы не показаться неблагодарным, решился теперь, когда я могу считать себя свободным, в возврат того, что сам получил, по мере возможности уготовить некое облегчение если не тем, кто мне помог (они по своему разуму и счастью, может быть, в том и не нуждаются), то по крайней мере имеющим в нем потребу. И хотя моя поддержка или, сказать лучше, утешение окажется слабым для нуждающихся, тем не менее, мне кажется, что с ним надлежит особливо обращаться туда, где больше чувствуется в нем необходимость, потому что там оно и пользы принесет больше, и будет более оценено. А кто станет отрицать, что такого рода утешение, каково бы оно ни было, приличнее предлагать прелестным дамам, чем мужчинам? Они от страха и стыда таят в нежной груди любовное пламя, а что оно сильнее явного – про то знают все, кто его испытал; к тому же связанные волею, капризами, приказаниями отцов, матерей, братьев и мужей, они большую часть времени проводят в тесной замкнутости своих покоев и, сидя почти без дела, желая и не желая в одно и то же время, питают различные мысли, которые не могут же быть всегда веселыми. Если эти мысли наведут на них порой грустное расположение духа, вызванное страстным желанием, оно, к великому огорчению, останется при них, если не удалят его новые разговоры; не говоря уже о том, что женщины менее выносливы, чем мужчины. Всего этого не случается с влюбленными мужчинами, как то легко усмотреть. Если их постигнет грусть или удручение мысли, у них много средств облегчить его и обойтись, ибо, по желанию, они могут гулять, слышать и видеть многое, охотиться за птицей и зверем, ловить рыбу, ездить верхом, играть или торговать. Каждое из этих занятий может привлечь к себе душу, всецело или отчасти устранив от нее грустные мысли, по крайней мере на известное время, после чего, так или иначе, либо наступает утешение, либо умаляется печаль. Вот почему, желая отчасти исправить несправедливость фортуны, именно там поскупившейся на поддержку, где меньше было силы, – как то мы видим у слабых женщин, – я намерен сообщить на помощь и развлечение любящих (ибо остальные удовлетворяются иглой, веретеном и мотовилом) сто новелл, или, как мы их назовем, басен, притч и историй, рассказанных в течение десяти дней в обществе семи дам и трех молодых людей, в губительную пору прошлой чумы, и несколько песенок, спетых этими дамами для своего удовольствия. В этих новеллах встретятся забавные и печальные случаи любви и другие необычайные происшествия, приключившиеся как в новейшие, так и в древние времена. Читая их, дамы, в одно и то же время, получат и удовольствие от рассказанных в них забавных приключений, и полезный совет, поскольку они узнают, чего им следует избегать и к чему стремиться. Я думаю, что и то и другое обойдется не без умаления скуки; если, даст Бог, именно так и случится, да возблагодарят они Амура, который, освободив меня от своих уз, дал мне возможность послужить их удовольствию.
Выбрать главу
Джованни Боккаччо.
Декамерон
Начинается книга, называется Декамерон, прозванная principe galeotto, в которой содержится сто новелл, рассказанных в течение десяти дней семью дамами и тремя молодыми людьми.Введение
Соболезновать удрученным – человеческое свойство, и хотя оно пристало всякому, мы особенно ожидаем его от тех, которые сами нуждались в утешении и находили его в других. Если кто-либо ощущал в нем потребность и оно было ему отрадно и приносило удовольствие, я – из числа таковых. С моей ранней молодости и по ею пору я был воспламенен через меру высокою, благородною любовью, более, чем, казалось бы, приличествовало моему низменному положению, – если я хотел о том рассказать; и хотя знающие люди, до сведения которых это доходило, хвалили и ценили меня за то, тем не менее любовь заставила меня претерпевать многое, не от жестокости любимой женщины, а от излишней горячности духа, воспитанной неупорядоченным желанием, которое, не удовлетворяясь возможной целью, нередко приносило мне больше горя, чем бы следовало. В таком-то горе веселые беседы и посильные утешения друга доставили мне столько пользы, что, по моему твердому убеждению, они одни и причиной тому, что я не умер. Но по благоусмотрению того, который, будучи сам бесконечен, поставил непреложным законом всему сущему иметь конец, моя любовь, – горячая паче других, которую не в состоянии была порвать или поколебать никакая сила намерения, ни совет, ни страх явного стыда, ни могущая последовать опасность, – с течением времени сама собою настолько ослабела, что теперь оставила в моей душе лишь то удовольствие, которое она обыкновенно приносит людям, не пускающимся слишком далеко в ее мрачные волны. Насколько прежде она была тягостной, настолько теперь, с удалением страданий, я ощущаю ее как нечто приятное. Но с прекращением страданий не удалилась память о благодеяниях, оказанных мне теми, которые, по своему расположению ко мне, печалились о моих невзгодах; и я думаю, память эта исчезнет разве со смертью. А так как, по моему мнению, благодарность заслуживает, между всеми другими добродетелями, особой хвалы, а противоположное ей – порицания, я, дабы не показаться неблагодарным, решился теперь, когда я могу считать себя свободным, в возврат того, что сам получил, по мере возможности уготовить некое облегчение, если не тем, кто мне помог (они по своему разуму и счастью, может быть, в том и не нуждаются), то по крайней мере имеющим в нем потребу. И хотя моя поддержка, или, сказать лучше, утешение, окажется слабым для нуждающихся, тем не менее, мне кажется, что с ним надлежит особливо обращаться туда, где больше чувствуется в нем необходимость, потому что там оно и пользы принесет больше, и будет более оценено. А кто станет отрицать, что такого рода утешение, каково бы оно ни было, приличнее предлагать прелестным дамам, чем мужчинам? Они от страха и стыда таят в нежной груди любовное пламя, а что оно сильнее явного, про то знают все, кто его испытал; к тому же связанные волею, капризами, приказаниями отцов, матерей, братьев и мужей, они большую часть времени проводят в тесной замкнутости своих покоев, и, сидя почти без дела, желая и не желая в одно и то же время, питают различные мысли, которые не могут же быть всегда веселыми. Если эти мысли наведут на них порой грустное расположение духа, вызванное страстным желанием, оно, к великому огорчению, останется при них, если не удалят его новые разговоры; не говоря уже о том, что женщины менее выносливы, чем мужчины. Всего этого не случается с влюбленными мужчинами, как-то легко усмотреть. Если их постигнет грусть или удручение мысли, у них много средств облегчить его и обойтись, ибо, по желанию, они могут гулять, слышать и видеть многое, охотиться за птицей и зверем, ловить рыбу, ездить верхом, играть или торговать. Каждое из этих занятий может привлечь к себе душу, всецело или отчасти, устранив от нее грустные мысли, по крайней мере на известное время, после чего, так или иначе, либо наступает утешение, либо умаляется печаль. Вот почему, желая отчасти исправить несправедливость фортуны, именно там поскупившейся на поддержку, где меньше было силы, – как то мы видим у слабых женщин, – я намерен сообщить на помощь и развлечение любящих (ибо остальные удовлетворяются иглой, веретеном и мотовилом) сто новелл, или, как мы их назовем, басен, притч и историй, рассказанных в течение десяти дней в обществе семи дам и трех молодых людей в губительную пору прошлой чумы, и несколько песенок, спетых этими дамами для своего удовольствия. В этих новеллах встретятся забавные и печальные случаи любви и другие необычайные происшествия, приключившиеся как в новейшие, так и в древние времена. Читая их, дамы в одно и то же время получат и удовольствие от рассказанных в них забавных приключений и полезный совет, поскольку они узнают, чего им следует избегать и к чему стремиться. Я думаю, что и то и другое обойдется не без умаления скуки; если, даст бог, именно так и случится, да возблагодарят они Амура, который, освободив меня от своих уз, дал мне возможность послужить их удовольствию.
День первый
Начинается первый день Декамерона, в котором, после того как автор рассказал, по какому поводу собрались и беседовали выступающие впоследствии лица, под председательством Пампинеи, рассуждают о чем кому заблагорассудится.
Всякий раз, прелестные дамы, как я, размыслив, подумаю, насколько вы от природы сострадательны, я прихожу к убеждению, что вступление к этому труду покажется вам тягостным и грустным, ибо таким именно является начертанное в челе его печальное воспоминание о прошлой чумной смертности, скорбной для всех, кто ее видел или другим способом познал. Я не хочу этим отвратить вас от дальнейшего чтения, как будто и далее вам предстоит идти среди стенаний и слез: ужасное начало будет вам тем же, чем для путников неприступная, крутая гора, за которой лежит прекрасная, чудная поляна, тем более нравящаяся им, чем более было труда при восхождении и спуске. Как за крайнею радостью следует печаль, так бедствия кончаются с наступлением веселья, – за краткой грустью (говорю: краткой, ибо она содержится в немногих словах) последуют вскоре утеха и удовольствие, которые я вам наперед обещал и которых, после такого начала, никто бы и не ожидал, если бы его не предупредили. Сказать правду: если бы я мог достойным образом повести вас к желаемой мною цели иным путем, а не столь крутою тропой, я охотно так бы сделал; но так как нельзя было, не касаясь того воспоминания, объяснить причину, почему именно приключились события, о которых вы прочтете далее, я принимаюсь писать, как бы побужденный необходимостью.
Итак, скажу, что со времени благотворного вочеловечения сына божия минуло 1348 лет, когда славную Флоренцию, прекраснейший изо всех итальянских городов, постигла смертоносная чума, которая, под влиянием ли небесных светил, или по нашим грехам посланная праведным гневом божиим на смертных, за несколько лет перед тем открылась в областях востока и, лишив их бесчисленного количества жителей, безостановочно подвигаясь с места на место, дошла, разрастаясь плачевно, и до запада. Не помогали против нее ни мудрость, ни предусмотрительность человека, в силу которых город был очищен от нечистот людьми, нарочно для того назначенными, запрещено ввозить больных, издано множество наставлений о сохранении здоровья. Не помогали и умиленные моления, не однажды повторявшиеся, устроенные благочестивыми людьми, в процессиях или другим способом. Приблизительно к началу весны означенного года болезнь начала проявлять свое плачевное действие страшным и чудным образом. Не так, как на востоке, где кровотечение из носа было явным знамением неминуемой смерти, – здесь в начале болезни у мужчин и женщин показывались в пахах или подмышками какие-то опухоли, разраставшиеся до величины обыкновенного яблока или яйца, одни более, другие менее; народ называл их gavoccioli (чумными бубонами); в короткое время эта смертельная опухоль распространялась от указанных частей тела безразлично и на другие, а затем признак указанного недуга изменялся в черные и багровые пятна, появлявшиеся у многих на руках и бедрах и на всех частях тела, у иных большие и редкие, у других мелкие и частые. И как опухоль являлась вначале, да и позднее оставалась вернейшим признаком близкой смерти, таковым были пятна, у кого они выступали. Казалось, против этих болезней не помогали и не приносили пользы ни совет врача, ни сила какого бы то ни было лекарства: таково ли было свойство болезни, или невежество врачующих (которых, за вычетом ученых медиков, явилось множество, мужчин и женщин, не имевших никакого понятия о медицине) не открыло ее причин, а потому не находило подобающих средств, – только немногие выздоравливали и почти все умирали на третий день после появления указанных признаков, одни скорее, другие позже, – большинство без лихорадочных или других явлений. Развитие этой чумы было тем сильнее, что от больных, через общение с здоровыми, она переходила на последних, совсем так, как огонь охватывает сухие или жирные предметы, когда они близко к нему подвинуты. И еще большее зло было в том, что не только беседа или общение с больными переносило на здоровых недуг и причину общей смерти, но, казалось, одно прикосновение к одежде или другой вещи, которой касался или пользовался больной, передавало болезнь дотрогивавшемуся. Дивным покажется, что я теперь скажу, и если б того не видели многие и я своими глазами, я не решился бы тому поверить, не то что написать, хотя бы и слышал о том от человека, заслуживающего доверия. Скажу, что таково было свойство этой заразы при передаче ее от одного к другому, что она приставала не только от человека к человеку, но часто видали и нечто большее: что вещь, принадлежавшая больному или умершему от такой болезни, если к ней прикасалось живое существо не человеческой породы, не только заражала его недугом, но и убивала в непродолжительное время. В этом, как сказано выше, я убедился собственными глазами, между прочим, однажды на таком примере: лохмотья бедняка, умершего от такой болезни, были выброшены на улицу; две свиньи, набредя на них, по своему обычаю, долго теребили их рылом, потом зубами, мотая их со стороны в сторону, и по прошествии короткого времени, закружившись немного, точно поев отравы, упали мертвые на злополучные тряпки.
"Декамерон" Джованни Боккаччо
Постоянно запрашивают «Декамерон. Критика». Что имеют в виду, трудно сказать? В статье «Женщина эпохи Возрождения» я писал о повести Джованни Боккаччо (1313-1375) «Элегия мадонны Фьямметты» (1343-1344), что представляет рассказ самой героини о своей любви: будучи замужем, она полюбила молодого человека, они были счастливы, но вынуждены были расстаться, - ее возлюбленный, сын купца, уехал во Флоренцию по настоянию отца, чтобы там заняться делами.
В фабуле повести проступает история самого автора, воспроизведенная с точки зрения его возлюбленной, которую звали Мария д`Аквино. В повести они предстают как Памфило и Фьямметта, она образованна, судя по ее высказываниям, не менее, чем сам Боккаччо.
В «Декамероне» одну из семи молодых дам, рассказчиц новелл, зовут тоже Фьямметта, а одного из трех юношей - Памфило. Ясно, это общество гуманистически образованных людей начинающейся новой эпохи, сошедшихся вместе в поместье из-за чумы, свирепствующей во Флоренции. Такова внешняя рама, она не формальна, а жизненно реальна, в полном соответствии с эстетикой Ренессанса, в чем и новизна поэтического и философского содержания «Декамерона».
Между тем новеллы, кроме первой, воспроизводятся как всем известные, отчасти переводные, по сути, это истории Средних веков, включая чисто сексуального характера, комизм которых основан на декларируемой церковью аскезе и позывах плоти, помимо любви, по природе своей необоримых, да в условиях, когда любой грех, совершив его, - прелюбодеяние, убийство, чревоугодие и т.п., - можно замолить, достаточно исповедаться. При этом истории, даже старинные, чуть ли не классических времен или Мусульманского Ренессанса, рассказываются как действительные, а многие - словно происшедшие в настоящее время, словом, любой вымысел смыкается с реальностью - в ауре ренессансного миросозерцания.
Плоть реабилитировала не эпоха Возрождения, она лишь сорвала покров обмана, присущего в волнениях любви и взаимоотношениях мужчин и женщин, и покров лжи, какой придерживались церковники, утверждая добродетель в аскезе вообще и монахов и монахинь в частности.
Стыд и грех сексуальных влечений, присущих человеческой природе и во времена язычества, в христианской цивилизации отнюдь не преодоленных, с самосознанием человека эпохи Возрождения, его свободы и достоинства, с утверждением любви и красоты как высших целей для совершенства личности, была реабилитирована не плоть, а ее красота, та же женская красота, что воспринилось как воплощение греха христианской религией изначально; была реабилитирована любовь, с трактовкой ее в духе Платона.
Женщина, сосредочие скверны, сброшенная наземь, как и изваяния Венеры, христианской религией, была вознесена теперь как символ любви и красоты, гармонии и грации, по сути, она стала живым воплощением эстетики Ренессанса, как и архитектура и живопись. И эта эстетика Ренессанса впервые проступает, как ни удивительно, в «Декамероне», для многих и поныне сборника всего лишь сексуальных рассказов.
В «Декамероне» впервые складывается новый классический стиль на основе флорентийского наречия, народного языка, который становится литературным, да при этом сразу классическим. Здесь один из важнейших признаков, наравне с гуманизмом, Ренессанса, что предопределяет развитие национальной литературы и искусства, в конечном счете, формирование национальной культуры.
В этом плане в роли «Декамерона» Джованни Боккаччо в формировании классического стиля в русской литературе можно рассматривать «Повести Белкина» Пушкина, не говоря о лирике поэта и романе «Евгений Онегин», в которых московское наречие, народный язык, становится не просто литературным в полном его развитии, а классическим, что предопределяет развитие русской литературы как классической и других видов искусства, с формированием русской национальной культуры. Все явления и признаки Ренессанса здесь налицо, что прекрасно сознает исследователь поэтики и стиля «Декамерона» Р.И.Хлодовский, одноименная книга которого издана в Москве в 1982 году.
Самое примечательное в этой книге для меня то, что Хлодовский, рассматривая как бы под микроскопом зарождение и развитие классического стиля в Италии XIV века и в других странах Европы, связывая прямо не только с самосознанием человека (гуманизм), но и с национальным самосознанием новой культуры, обнаруживает те же явления в развитии русской классики. Это выходит у него естественно, но, с моей точки зрения, противоестественно, когда одни и те же ренессансные явления в Италии и в России - в отношении русской литературы не признаются как Ренессанс.
У Боккаччо, у Сервантеса, у Шекспира - проявления Ренессанса, а у Пушкина, у Льва Толстого - нет?! Хотя автор сознает идентичность природы классического стиля. «В художественном и идеологическом опыте итальянского Возрождения, - пишет Хлодовский, - обнаруживаются некоторые существенные закономерности не только уникальности Шекспира, Сервантеса, Расина (Мольера бы лучше в этом ряду. - П.К.), Пушкина, но также не менее беспримерной по глубине присущего ей гуманизма классики великой русской литературы XIX столетия, с ее Гоголем, Львом Толстым, Чеховым и, казалось бы, вовсе дисгармоничным Федором Достоевским».
Действительно, здесь мы видим в одном ряду творцов классического стиля в разных странах и в разные столетия, в принципе, в сходных исторических условиях переходных эпох, в Европе признанных как Ренессанс, а в России - нет?!
Далее автор пишет: «Пути человечеству всегда расчищали титаны. Стилевое развитие редко когда завершается классикой: как правило, он(о) открывается ею. В отличие от всякого рода классицизмов, искусство классического стиля с самого начала внутренне ориентировано не на акдемическое повторение абсолютно совершенных художественных образцов, а на развитие новых духовных ценностей, в открытии которых классический стиль принимает самое непосредственное участие».
Это верно в отношении итальянского искусства эпохи Возрождения и особенно верно в отношении русского искусства, зарождение и развитие которого приписывали заимствованиям и приобщениям к европейским «классицизмам» и барокко (как художественным направлениям), когда на самом деле в России XVIII века происходили те же процессы с отходом от Бога в сторону человека, с обращением к природе и классической древности, с превращением московского наречия, народного языка, вместо латыни и церковно-славянского, в литературный язык, с зарождением и развитием классического стиля в XIX столетии.
Тут же Хлодовский продолжает, имея в виду европейский Ренессанс, не сознавая вполне, или просто не выговаривая, что описывает ренессансную ситуацию также и в России XIX столетия: «Вот почему высокая классика так часто сопутствует великим культурным переворотам. Социальная функция национальных классических стилей состоит, в частности, в том, что они создают возможность для формирования и - что, пожалуй, еще более важно - для закрепления нового идеологического содержания в мироощущении нации. Классический стиль облегчает становление национального самосознания, снимая в сфере художественного творчества и его общественного восприятия противоречия между личностью и народом».
Хлодовский здесь мог бы перейти к исследованию поэтики «Повестей Белкина», вместо «Декамерона», с теми же определениями классического стиля русской литературы, только с дальнейшим развитием гуманизма, с поворотом от индивидуализма итальянского Возрождения к коллективизму, когда человечность связывается не только с личностью индивида, но и народа, с его свободой и достоинством.
Еще абзац. Читайте, имея в виду и зарождение русской классики, и русской нации в эпоху Ренессанса в России. «Рождение первого из европейских национальных стилей оказалось теснейшим образом связанным с огромным шагом вперед в художественном, нравственном и культурном развитии всего человечества.
Итальянское Возрождение не просто стало вровень с классикой греко-римской античности, но и, подобно ей, сформировало собственные абсолютные, классические художественные ценности. Абсолютность и общечеловечность этих классических форм не только не вступали в противоречие со свойственным им национальным своеобразием, но прямо обусловливались историческими особенностями революционной эпохи, в которую формировались «современные европейские нации».
В том числе и русская (или российская) нация, которая сформировалась с начала преобразований Петра Великого - в условиях ренессансных явлений русской жизни и искусства, как в Италии в XIV-XVI веков. Хлодовский далее заметит: «В типологии исторического развития европейских литератур время Петрарки и Боккаччо аналогично пушкинской поре нашей литературы».
Я бы сделал здесь уточнения. Время Петрарки и Боккаччо - это скорее время Ломоносова и Державина в России, а Высокое Возрождение - это и есть время Пушкина, Кипренского, Росси с формированием высокой классики, или ренессансной классики, каковая и выступает «как бы классикой классических литератур Европы» (Хлодовский).
К вопросу о реабилитации плоти Хлодовский делает решительную поправку: «Неверно полагать, будто Возрождение реабилитировало плоть. Эротика похотливой любви - это как раз то, что пришло в Ренессанс из Средневековья. Возрождение реабилитировало всего человека и прежде всего как существо высокодуховное, способное к бесконечному интеллектуальному росту и беспредельному нравственному совершенству».
Этот высокий порыв проявится в России на рубеже XIX-XX веков и особенно в советскую эпоху с раскрепощением всех сущностных сил человека и народа, вопреки нынешней, самой разнузданной клевете на нее. Подобной клевете подверглась и эпоха Возрождения, не говоря о безбожии, во всяческом аморализме и преступлениях, о чем говорят как об обратной стороне титанизма, хотя аморализм и преступления при всех дворах и элитах - обычная практика всех времен и народов, включая и XX век.
В ста новеллах «Декамерона» мы находим жизнь средневековой Европы во времени; новеллы распространялись, как сказки и те же истории из библейских сказаний, во всех слоях общества, рассказывались на площадях, уже поэтому в них проступал народный дух. Джованни Боккаччо не просто их собрал, а создал оригинальную структуру из двух рамочных обрамлений. Такое построение намечается уже в заглавии:
«Начинается книга, называемая Декамерон, прозываемая принц Галеотто, в коей содержится сто новелл, рассказанных на протяжении десяти дней семью дамами и тремя молодыми людьми».
Заглавие не шуточное, можно сказать, итоговое в отношении Средних веков, с отголосками классической древности и Мусульманского Ренессанса, с предчувствием и ощущением наступления новой эпохи, как у Данте в его повести: «Начинается новая жизнь...». Принц Галеотто, который в то время был, очевидно, у всех на слуху, отпадет и останется эллинизированное название - Декамерон.
«Первую раму «Декамерона» образует словесное пространство авторского «я», - пишет Хлодовский и далее: «Личностный тон выдержан на протяжении всей первой рамы. Повествовательное пространство авторского «я» плотно облегает новеллистический корпус «Декамерона», а также ту часть книги, где изображена жизнедеятельность общества рассказчиков».
Вторую раму составляет общество юных рассказчиц и рассказчиков. О девушках было сказано автором, что «все они были связаны друг с другом дружбой или соседством, либо родством; ни одна не перешла двадцативосьмилетнего возраста, и ни одной не было меньше восемнадцати лет; все разумные и родовитые, красивые, добрых нравов и сдержанно-приветливые». Под стать им и молодые люди. Это общество гуманистически образованных людей, юное поколение грядущей новой эпохи.
Чума чумой, оно собралось в идеальном месте. Автор, описав сад, рассказывает: «Они принялись утверждать, что если бы можно было устроить рай на земле, они не знают, какой бы иной образ ему дать, как не форму этого сада».
Хлодовский пишет: «От всех прочих существовавших и до и после него утопий «Декамерон» отличает одна, но весьма немаловажная черта: утопия эта была исторически осуществлена». И далее: «Декамерон» не только ренессансная утопия, но и своего рода воспитательный роман. В возможность воспитания и перевоспитания человека зрелый Боккаччо верил, пожалуй, еще тверже, чем в бога. В его книге перевоспитываются герои новелл и даже само общество их рассказчиков».
«Это был мир ренессансной, гуманистической культуры». И в этом мире забавляются, кроме танцев и пения, пересказом средневековых новелл. Нет ли здесь противоречия? Несомненно есть, но оно эстетически продуктивно: новеллы несли в себе жизнь народа во времени, его смеховую культуру, стихию языка, что и составляет национальное содержание зарождающегося классического стиля. Ведь классика ориентирована на природу и на этническую культуру, которая сохраняется в столетиях и тысячелетиях именно у народа, и тем самым создает новую национальную культуру.
Оставляя в стороне содержание новелл «Декамерона», я коснулся здесь лишь самого важного, что оказалось ново - оформления классического стиля на основе народной культуры, с открытием природы в ее многокрасочности и человека, каков бы он ни был, с его самоутверждением.
«Декамерон» Джованни Боккаччо сразу стал бестселлером у самой широкой публики, уже поэтому ученые люди не очень его жаловали, кроме Петрарки, который, верно, понимал лучше других его гуманистическую сущность. Но художники XIV и последующих веков были чаще по рождению из низов общества, из купеческой среды, они выросли на «Декамероне» в большей степени, чем на «Божественной Комедии», идя от Джотто и Боккаччо непосредственно к созданию классического стиля в живописи.
И первым из них был несомненно Сандро Боттичелли, который, правда, по своему умонастроению оказался в большей степени под влиянием Данте, особенно с обращением, романтиком, предтечей ренессансной классики у Леонардо да Винчи, Микеаланджело, Джорджоне, Тициана и Рафаэля.
Из книги 100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 2 автора Соува Дон Б Из книги Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих автора Вазари ДжорджоЖИЗНЬ МАЗАЧЧО ИЗ САН ДЖОВАННИ В ВАЛЬДАРНО, ЖИВОПИСЦА Перевод Ю. Верховского, примечания А. ГубераОбычай природы, когда она создает личность, особенно выдающуюся на каком-либо поприще деятельности, состоит зачастую в том, что она создает эту личность не одинокою, но
Из книги Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих автора Вазари Джорджо Из книги Повести о прозе. Размышления и разборы автора Шкловский Виктор Борисович Из книги Путеводитель по картинной галерее Императорского Эрмитажа автора Бенуа Александр Николаевич Из книги 100 великих археологических открытий автора Низовский Андрей Юрьевич Из книги Законы успеха автора Кондрашов Анатолий Павлович Из книги автора Из книги автораО старости вообще и о том, как писатель Джованни Боккаччо почувствовал себя стариком Он начал жаловаться на старость, как только у него засеребрились виски и появились в бороде первые седые нити.Боккаччо кончал «Декамерона» и начал писать маленькую книгу «Ворон»,
Из книги автораКариани, Джованни Достоверных произведений Кариани мы также не имеем. Ближе же всего к его стилю приближается “Мадонна с двумя жертвователями” - картина, относящаяся к началу XVI в., очень красивая по сопоставлению густых и цветистых красок на Мадонне и в пейзаже с
Из книги автораПорденоне (Джованни Антонио де Саккис) Вполне достоверными Порденоне (1482 - 1539) Эрмитаж не обладает. Большой “Концерт” настолько пострадал, что трудно судить о нем. Что же касается до двух фризообразных картин “Яблоки Гесперид” (“Геракл в саду Гесперид”) и “Поражение
Из книги автораМорони, Джованни Батиста Гениальный бергамский портретист Морони (1510? - 1578) представлен всего одним небольшим, очень жизненным портретом, не говорящим, однако, достаточно об абсолютной правдивости мастера и его восхитительных красках. Джованни Баттиста Морони. Мужской
Из книги автораТиеполо, Джованни Батиста Тиеполо (1696 - 1770) такой же упадочник, как и Джордано. И ему ничего не свято. На все - на религию, на жизнь, на человеческие отношения, на историю он взирал с точки зрения только “декоративной” - как на объекты красивых сплетений и на материал для
Из книги автораПаннини, Джованни Паоло Выгодное для венецианцев впечатление производит и сравнение картин Гварди и Канале с картинами римского видописца Паннини (1692 - 1765). У венецианцев жизнь, краска, чувство, иногда разнузданность; у римлянина умный расчет, строгий подбор, известная
Из книги автора Из книги автораБоккаччо Джованни Боккаччо (1313–1375) – итальянский писатель. Тот, кто хочет быть здоровым, отчасти уже выздоравливает. Часто случается, что человек считает счастье далеким от себя, а оно неслышными шагами уже пришло к